Марк Гроссман - Синева осенних вечеров

1973

В крови у нас гнездятся быль и небыль, —
Пещер дымы́, земных разломов дно.
Так петухов, наверно, тянет небо.
Пусть изредка. Туманно. И темно.
Они кричат и хлопают крылами,
Срываются в отчаянный полет,
И грузные, как из вселенной камень.
Горячей грудью расшибают лед;
Окрест взирают из последней мочи,
Как у родного дома пилигрим,
И горлом окровавленным хохочут
Над изжитым ничтожеством своим.

1973

Пса ударили в грудь ножом.
Полз он мертвый почти к порогу,
Ребятишками окружен,
И качало под ним дорогу.
Кровь толчками из рваных жил
Выливалась на шерсть и на пол.
…Был он голоден — не тужил,
Обижали его — не плакал.
Никого на своем веку
Не обидел он, даже битый.
Старый кот на его боку
Отдыхал, не боясь обиды.
Укоряли — вилял хвостом —
Терпелива душа немая.
…А теперь он лежал пластом,
Злобы этой не понимая.
Милый, ласковый, небольшой,
Жил он, зубы в живых не целя.
И Алеша, мой сын меньшой,
Был товарищем спаниеля.
Люди издавна на Руси
Любят голубя и собаку.
Оказался бы сын вблизи,
Он бы кинулся разом в драку.
Пес был радостно обнажен,
Оттого, видно, теша зависть,
Ни за что его в грудь ножом,
Просто так, полоснул мерзавец.
Полоснул — и пропал в ночи,
Совесть ранив свою едва ли.
…Люди знают, что палачи
Часто с этого начинали.

1973

Я знал нехитрые слова,
Когда луна плыла над плесом,
От них кружилась голова
У женщин в сумраке белесом.
И речь была из повилик,
И оплетала тело туго,
И слово было, что велит
Забыть и недруга, и друга.
Я знал слова затей пустых,
Слова расхожих истин грешных,
Слова слепые, как хлысты,
Бездумные, как пересмешник.
Я знал такую злобу слов —
Лишь стисни зубы и ссутулься,
Когда тебя на штык несло
Уже без голоса и пульса.
Взрывалась бомбами Ловать,
И было слово канонаде,
И чтобы им повелевать —
Мы умирали дважды на день.
И лезли вновь из блиндажа
В разведку чадными ночами,
И откровения ножа
Как междометия звучали.
И пашня в шепоте цвела,
И зерна были, и полова,
И жизнь была, и смерть была
В громаде отческого слова.

1974

Была поэзия, как отчим,
Иной порою — жестока,
Глуха к своим чернорабочим
В бездонных шахтах языка…
Душа, как грузчик, уставала,
На грудь валилась голова,
И в чреве черного отвала
Как черви корчились слова.
Но в час отчаянья, как милость,
Что полагается слуге,
Крупица золота светилась
В набухшем кровью кулаке.
И сотрясала свод удача,
Не пряча золота в суме,
И ликовали, чуть не плача,
Чернорабочие во тьме.

1974

Они целуются убого,
Незряч их придорожный брак,
И речь хромает, колченога,
Как выпивоха после драк.
Достались, видно, в жизни льды им,
Удачи не было дано.
Сидят, давно немолодые,
Увы! — недобрые давно.
Поют в обнимку у рябины.
Завить одну пытаясь нить.

…Ведь даже злым и нелюбимым
Дано кого-нибудь любить.

1976

Мы были музами провинции.
Пророка несть в своем дому.
И вяло хлопали девицы,
Проваливаясь в полутьму.
Записки были и записочки.
Осечки были и успех,
И записные были выскочки.
Что знают всё и обо всех.
Но рос и вырос на железе я
И помню оттого свое —
Как государственны поэзия
И слуги честные ее.
Нас жизнь охаживала вицею,
В своем дому пророков несть.
…Мы были музами провинции,
Спасибо ей за эту честь.

1977

И благолепно, и невинно
Жить без любви. И все к лицу,
Как половине — половина,
Как похороны — мертвецу.
Уже ни к подвигам, ни к славе
Не позовет вас новый день,
И вашу душу тихо плавит
С чиновней ненавистью лень.
Пусть любознательность мальчишья
Живет в душе с началом дня.
Страшитесь скучного затишья.
Житейской прозы без огня.
Любите буйную погоду,
Людей любите. Потому
Живите Родине в угоду,
Не угождая никому.

1977