Фернандо Пессоа: Морская ода

Быть внутри каждой вашей жестокости в самом ее совершении!
Изнутри присосаться к сознанию ваших чувств,
Когда вы окрашиваете кровью открытое море,
В те моменты, когда вы швыряете акулам
Еще живые раненые тела, розовое детское мясо,
А матерей тащите к борту, чтоб видели, что стало с их детьми!
Быть с вами в бойне, в резне!
С вами сплестись в оркестровке симфонии грабежа!
О не знаю, не знаю, скольким я бы хотел быть в вас!
Не то чтобы только быть-вами женщиной, быть-вами женщинами,
быть-вами жертвами,
Быть-вами жертвами — мужчинами, женщинами, детьми, шхунами, —
Не то чтобы только быть временем, и кораблями, и волнами,
Не то чтобы только быть вашими душами, телами, вашей яростью, вашей мочью,
Не то чтобы быть конкретно вашим абстрактным действием оргии,
Не то чтобы только этим я хотел быть — большим, чем это, Бог-это!
Быть именно Богом, Богом от обратного,
Зверским сатанинским Богом, Богом с пантеизмом в крови,
Чтобы собой занять по полной ярость моего воображения,
Чтобы не исчерпались никогда мои стремления отождествиться
С каждым, со всем и больше-чем-со-всем в ваших свершениях!
О терзайте меня, чтобы излечить!
Мою плоть — сделайте из нее воздух, и его рассекают ваши тесаки,
Перед тем как упасть на головы и на плечи!
Пусть мои вены будут одеждой, и их вспарывают ваши ножи!
Мое сознание — телом насилуемых женщин!
Мой ум — палубой, на которой вы стоите, убивая!
Вся моя жизнь в ее нервной, абсурдной, истеричной целостности
Огромным организмом, в котором каждое действо пиратства
Было бы сознающей клеткой — а я весь толповоротом,
Как необъятное развратное колыхание, и был бы тем всем!
С такой непомерной пугающей скоростью
Вращается механизм лихорадки моих зашкаливающих
Видений, что мое сознание, маховик,
Теперь едва намечено кругом, свистящим в воздухе.
Fifteen men on the Dead Man's Chest.
Yo-ho-ho and a bottle of rum!
Эй-лахo-лахo-лаХО — лаха-а-ааа — ааа...
О свирепое этой свирепости! В дерьмо
Любую жизнь, похожую на нашу, в ней всего этого нет!
Я вот тут инженер, принужденный работать, подверженный всему,
Тут вот застыл по сравнению с вами, даже если иду;
Вялый — даже если я действую; слабый — даже если навязываюсь;
Статичный, разбитый, трусливый отступник от вашей Славы,
От ваших великих движений, резких, горячих, кровавых!
К черту быть неспособным действовать согласно собственному бреду!
К черту жить, вцепившись в нижние юбки цивилизации!
Фланировать с douceur des moeurs по набережным, упакованным в кружавчики!
Мальчики на побегушках — вот кто мы все — у современного гуманизма!
Ступор чахоточных, неврастеников, сердечников,
Без храбрости людей насилия и отваги,
С куриной душой жертвы, привязанной за ногу!
О пираты! пираты!
Томление по запретному слито со зверством,
Томление по вещам абсолютно свирепым и мерзким,
Как будто гон, оно гложет наши хрупкие тела,
Наши женские изнеженные нервы
И бешеной лихорадкой заполняет наши пустые взгляды.
Поставьте меня перед собой на колени!
Унижайте меня и бейте!
Сделайте из меня раба, вашу вещь,
И пусть никогда не оставит меня ваше презрение,
О мои господа! о мои господа!
Всегда принимать как славу участь покорных
В кровавых делах и в чувственностях распростертых!
Обрушьтесь на меня тяжеленными стенами,
Варвары старинного моря!
Раздирайте-меня, режьте-меня!
Располосуйте мое тело
С востока до запада моей кровью!
Исцелуйте плетьми, тесаками и злобой
Мой радостный плотский ужас принадлежать вам,
Мое мазохистское желание отдаться вашей ярости,
Быть предметом, податливым и чувствующим, вашей всеядной свирепости.
Властители, господа, императоры, корсары!
О мучьте-меня,
Разорвите-меня, вскройте-меня!
И, уже разделанного на сознательные кусочки,
Разбросайте-меня по палубам,
Развейте-меня по морям, раскидайте
По алчным пляжам островов!
Откармливайте мной мою мистическую связь с вами!
Гравируйте по телу мою душу,
Кроите, накалывайте,
О татуировщики моего телесного воображения!
Обожаемые живодеры моей постели унижения!
Унижайте-меня как добивают пинками пса!
Сделайте из меня кладезь вашего чувства превосходства!
Как Христос страдал за всех людей, я хочу страдать
За всех жертв, попавших в ваши руки,
В ваши мозолистые кровавые руки с пальцами, обрубленными
В ожесточенных абордажах!
Делайте из меня некую вещь, как будто бы меня
Волочат — о наслаждение, о поцелованная боль! —
Волочат привязанного к лошадям, а вы их хлещете плетью.
Но это в море, это в мо-о-оре, это в МО-О-О-ОРЕ!
Эй-эй-эй-эй-эй! Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй! ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!
В МО-О-О-О-ОРЕ!
Эх! Эй-эй-эй-эй-эй! Эх-эй-эй-эй-эй-эй! Эх-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
Всё — криком! кричи — всё! ветра, волны, лодки,
Моря, марсы, пираты, моя душа, кровь, и во-о-оздух!
Эй-эй-эй-эй! Эх-эй-эй-эй-эй! Эх-эй-эй-эй-эй-эй! Всё поет криком!
FIFTEEN MEN ON THE DEAD MAN'S CHEST.
YO-HO-HO AND THE BOTTLE OF RUM!
Эй-эй эй-эй эй-эй-эй! Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
Эй эй-эй эй-эй-эй-эй! Эй-лаб-лахб- лаХО-Оаха-а-а-а — ааа!
AHO-O-O О O-O OOOOO — yyy!...
SCHOONER AHO-O-O-O-O-O-O-O-O-O — yyyy!
Darby M'Graw-aw-aw-aw-aw!
DARBY M'GRAW-AW-AW-AW-AW-AW-AW!
FETCH A-A-AFT THE RU-U-U-U-U-UM, DARBY!
Эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй-эй!
ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!
ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!
ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!
ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ!
Что-то во мне рвется. Смеркается алое.
Я перечувствовал слишком, чтобы чувствовать дальше.
Моя душа исчерпалась, точно внутри меня только эхо.
Скорость маховика ощутимо гаснет.
Мои грезы убирают руки с моих глаз.
Внутри меня пустота, лишь пустыня, ночное море.
И стоило ощутить внутри это ночное море,
Как из его дали поднимается, из его молчания рождается
Снова, снова безмерный древнейший крик.
Вдруг — как молния звука — в ней нет грохота, только нежность —
Внезапно охватывая весь морской горизонт,
Волглый темный ночной человеческий рокот,
Голос дальней сирены, плачущей, зовущей,
Из глубины Дали, из глубины Моря, из души Бездны,
И в такт ему, как водоросли, болтаются мои разобранные грезы…
Aho-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o — yy...
Schooner a Aho-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o — yy...
О роса, выпавшая на мое возбуждение!
О ночная свежесть моего внутреннего океана!
Вот все во мне предстоит этой морской ночи,
Полной глубоко человеческой тайны ночных волн.
Луна всходит на горизонте,
И просыпается, как слеза, счастливое детство во мне.
Прошлое восстает, как будто этот морской крик
Был запахом, голосом, эхом мелодии,
Призывающей в моем прошлом
То счастье, которое больше ко мне не вернется.
Это было в спокойном старом доме на берегу реки...
(Окна моей спальни, как и окна столовой,
Выходили поверх низких крыш на ближнюю реку,
На Тахо, эту самую Тахо, но в другом месте, подальше.
Если сейчас подойти к тем самым окнам, к тем окнам не подойдешь.
То время прошло пароходным дымом в открытом море…)
Добавляется необъяснимая нежность,
Трогательные слезливые угрызения совести
По всем тем жертвам — особенно детям, —
О которых я грезил, представляя себя пиратом,
Трогательное сочувствие, ведь они были моими жертвами;
Нежное и легкое, ведь на самом деле они ими не были;
Путаная нежность, синеватая, как потускневшее стекло,
Поет старые песенки в моей бедной больной душе.
О как я мог воображать, грезить о таких вещах?
Как я далек от того, кем я был только что!
Истерия ощущений — то таких, то обратных!
Белесое утро встает забвением, отбирающим
Лишь вещи определенного ощущения — шума воды,
Легкого плеска речной воды о причал.
Парусник проплывает у того берега реки.
Дальние горы цвета японского синего,
Домики Алмады,
И то, что есть от легкости и от детства в этом утреннем часе!..
Ласточка пролетает,
И нежность моя растет.
Но все это время ничто ни в чем не воскресло.
Все это было лишь легкой лаской по коже.
Все это время я не отводил глаз от моей дальней грезы,
От моего дома рядом с рекой,
От моего детства рядом с рекой,
От окон моей спальни, выходящих на ночь на реке,
И лунное сияние, рассеянное по воде…
Моя старая тетя, она меня так любила, из-за сына, которого потеряла…
Моя старая тетя обычно перед сном мне пела
(Хоть я и был слишком взрослым для этого)…
От воспоминаний слезы капают мне на сердце и отмывают его от жизни,
И во мне поднимается легкий морской ветерок.
Иногда она пела «Корабль Катрина»:
Плывет там Корабль «Катрина»,
По водам морским плывет...
А иногда такую тоскливую и такую средневековую мелодию,
Это была «Прекрасная Инфанта». Я вспоминаю, и во мне поднимается бедный старческий голос
И напоминает о том, как мало я вспоминал о ней, а она меня так любила!
Каким неблагодарным я был — и вот что я сделал с жизнью!
Это была «Прекрасная Инфанта». Я закрывал глаза, а она пела:
Как-то Прекрасная Инфанта
В саду своем была допоздна...
Я приоткрывал глаза и видел окно, полное светом луны,
А потом опять закрывал глаза, и во всем этом было счастье.
Как-то Прекрасная Инфанта
В саду своем была допоздна
Золотой свой гребень держала
Расчесывала косы она
О мое детское прошлое, игрушка, которую мне разломали!
Невозможность отплыть в прошлое, в тот дом и ту привязанность,
И остаться там навсегда, всегда ребенком, всегда всем довольным!
Но все это было Прошлое, уличный старый фонарь на углу.
Эта мысль несет холод, голод, столь это недостижимо.
От этой мысли мне как-то странно неловко,
О медленный водоворот расходящихся ощущений,
Легкое головокружение, путаница в душе,
Разломанные злости, нежности, как тележки на веревочке, с которыми играют дети,
Огромные обрушения воображения на глаза ощущений.
Слезы, бесполезные слезы,
Легкие ветерки противоречия, чуть задевающие поверхность души.
Я, чтобы выйти из этого состояния, усилием вызываю в памяти,
Безнадежным усилием, увядшим, пустым, вызываю
Песенку умирающего Великого Пирата:
Fifteen men on the Dead Man's Chest.
Yo-ho-ho and a bottle of rum!
Но песенка — это прямая линия, плохо прочерченная во мне…
Новым усилием мне удается вызвать перед глазами души
Который раз, но уже используя почти литературную фантазию,
Ярость пиратства, резни, позыв к грабежу, почти ощутимый на вкус,
К бессмысленной резне женщин и детей,
К бездумным издевательствам над пассажирами, чтоб нам только развлечься,
И чувственное наслаждение ломать и портить самое дорогое для других,
Но мне страшно грезить об этом, как будто что-то мне задышит в затылок.
Я вспоминаю, что было бы забавно
Вздернуть сыновей на глазах их матерей
(Но я невольно ощущаю себя их матерями),
Закопать живьем на необитаемом острове четырехлетних детей,
Подогнав к берегу лодки с родителями, чтобы смотрели
(Но я содрогаюсь, вспоминая о сыне, которого у меня нет, и он спокойно спит дома).
Я подстрекаю холодную страсть морских преступлений,
Инквизиции без оправдания Верой,
Преступлений, не объяснимых даже злобой и яростью,
Хладнокровных, ни чтобы карать, ни чтобы творить зло,
Даже и не для нашего развлечения, просто чтобы провести время,
Как тот, кто раскладывает пасьянсы где-то в провинции на обеденном столе
Со скатертью, сдвинутой к краю стола после обеда.
Лишь для легкого послевкусия от мерзких преступлений и не считая их чем-то особенным
Видеть страдания на грани безумия и смерти-от-боли, но не давать себе оказаться там.
Все же моя фантазия отказывается следовать за мной.
Меня трясет от озноба,
И внезапно, еще более внезапно, чем в тот раз, из большей глубины, из большей дали,
Внезапно — о страх по всем моим жилам! —
Внезапно холод двери в Тайну, что открывается во мне, и в нее врывается поток воздуха.
Я вспоминаю о Боге, о Трансцендентном жизни, и внезапно
Старый голос английского моряка Джима Барнса, с которым я говорил,
Ставший во мне голосом таинственной нежности, мелкими вещицами — материнским подолом и лентой в волосах сестры,
Но поразительно идущий из-за той стороны яви,
Отдаленный глухой Голос, ставший Абсолютным Голосом, Голосом-Безо-Рта, Идущий поверх и изнутри ночного одиночества морей,
Призывает меня, призывает меня, призывает меня…
Он доносится глухо, как будто бы был упущен, а слышится
Издалека, как будто звучит в другом месте, а здесь его не слышно,
Как приглушенное всхлипывание, гаснущий свет, тихое дыхание,
Из никакого места пространства, из никакой точки времени,
Ночной вечный крик, долгий нечеткий выдох:
Aho-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o — yyy...
Aho-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o — yyy…
Schooner aho-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o — yy…
Я дрожу душевным холодом, пробегающим по телу,
И вдруг открываю глаза, которые я не закрывал.
О, что за радость разом выйти из грез!
Вот снова реальный мир, он так полезен для нервов!
Тот самый утренний час, час ранних пароходов, заходящих в порт.
Меня больше не волнует заходящий пароход. Он все еще далеко.
Теперь лишь ближайшее мне омывает душу.
Мое здоровое сильное практичное воображение
Теперь занято лишь тем, что современно и полезно,
Грузовыми судами, пароходами и их пассажирами,
Всем сильным, непосредственным, деловым, современным, настоящим.
Маховик во мне усмиряет свое вращение.
Чудесная современная морская жизнь,
Вся — чистота, механизмы и здоровье!
Всё так хорошо устроено, так ненавязчиво прилажено,
Все части механизмов, все суда в морях,
Все составляющие экспортно-импортной деловой активности,
Так чудесно организованные,
Что все идет как будто по законам природы и
Ничто ни на что не натыкается!
Поэзия ничего не потеряла. А теперь еще есть механизмы
Тоже со своей поэзией и новый образ жизни,
Деловой, мирской, интеллектуальной, чувственной,
Который эпоха машин привнесла в души.
Сегодняшние путешествия так же прекрасны, как раньше,
А корабль всегда будет прекрасен, просто потому, что он корабль.
Путешествовать — все еще путешествовать, и даль останется там, где была, —
В нигде, слава Богу!
Порты, полные разнообразных пароходов!
Больших, маленьких, разных цветов, с разным расположением иллюминаторов,
Такого изумительного множества пароходных компаний!
Пароходы в портах, столь особенные в заметной раздельности стояния-на-якоре!
Как приятна их спокойная грация деловой жизни, идущей в море,
В старом море, все еще в море Гомера, Одиссея!
Человеколюбивый взгляд маяков далеко в ночи.
Или вдруг ближний маяк из ночной тьмы
(«Ведь мы подошли так близко к берегу!» И в ушах стоит шум волн!)…
Сегодня всё это — как было всегда, но есть деловая жизнь;
И деловое предназначение больших пароходов моего времени
Будит во мне тщеславие!
Пестрота людей на борту пассажирских судов
Наполняет меня гордостью жить в современности, когда так легко
Мешаются расы, превозмогаются пространства и легко смотреть на все вещи
И получать удовольствие от жизни, воплощающей множество грез.
Чистые, правильные, современные, как рабочий стол с сетчатыми лотками из желтой проволоки!
Теперь мои ощущения, естественные и умеренные, как gentlemen ,
Далекие от безумия, практичные, наполняют морским воздухом легкие,
Будто люди, прекрасно знающие, как следует правильно дышать морским воздухом.
День уже полностью вошел в рабочий график.
Все неуклонно оживляется, упорядочивается.
Я с неподдельным наслаждением просматриваю душой
Все необходимые для отправки грузов деловые операции.
В мое время на всех накладных есть печать,
И я чувствую, что письма со всех рабочих столов,
Наверное, посланы мне.
У коносамента груза столько особенностей,
А подпись капитана судна столь красива и современна!
Деловой этикет начала и конца писем:
Dear Sirs — Messieurs — Amigos e Srs.,
Yours faithfully — ...nos salutations empressees...
Все это не только ясно и человечно, но и красиво,
И направлено по морскому адресу, на корабль, куда грузят
Товары, о которых идет речь в письмах и накладных.
Многомерность жизни! Накладные написаны людьми
Со своей любовью, ненавистью, политическими пристрастиями, порой преступлениями —
И так хорошо написаны, выстроены так независимо от всего этого, что
Можно смотреть на накладную и всего этого не ощутить.
Ты, Цезарио Верде, точно это чувствовал.
А я это чувствую до слез человечески-человечно!
Мне скажут, что в бизнесе, в рабочих столах нет поэзии!
Теперь она проникает через все поры. В этом морском воздухе я ее вдыхаю,
Но это приходит благодаря пароходам, современной навигации,
Потому что деловая переписка и накладные — начало истории,
А корабли, транспортирующие грузы по вечному морю, — ее конец.
О, путешествия, чтобы отдохнуть, и другие путешествия!
Морские круизы, в которых мы особым образом сопровождаем
Друг друга, как будто морская тайна
Приблизилась к душам и на мгновение сделала нас
Временными патриотами одной и той же неизвестной родины,
Вечно перемещающейся по безмерности вод!
Великие отели Бесконечного, о мои трансатлантические лайнеры!
Полные, безупречные космополиты, никогда не задерживающиеся в одной точке,
Насчитывающие всевозможные виды одежды, лиц, рас!
Путешествие, путешественники — их столько видов!
Столько наций на свете! Столько профессий! Столько людей!
Столь несходными судьбами их наделяет жизнь,
Жизнь в основе своей всегда все та же!
Столько лиц необычных! Лица все необычные,
И самое религиозное чувство — много смотреть на людей.
Братство на самом деле — это не идея революции.
И это то, чему учит людей их обычная жизнь, принуждая терпеть всё,
И часто встречает готовность тех, кто должен терпеть,
И наконец они плачут от нежности к тому, что надо терпеть.
О! Это красиво, это человечно и привязано так
К человеческим чувствам, таким уживчивым и буржуазным,
Так усложненно простым, так метафизично печальным!
Жизнь, качаясь и расходясь, наконец приводит нас к человечному.
Бедные люди! Бедные все они все!
Я отделяюсь от этого часа с корпусом этого другого парохода,
Он прямо сейчас отходит. Это английский tramp-steamer ,
Такой грязный, как будто бы был французским,
Привлекательного вида морского пролетария,
И объявленный, конечно, на последней странице газеты.
Бедный пароходик, столь жалкий и столь настоящий, умиляет меня.
Ему, кажется, присуща особая щепетильность, персональная ответственность
За исполнение заданий, что бы ни поручили.
Вот он там — освобождает свое место у причала, где стоял.
Вот он там — спокойно отходит, минуя места, где стояли корабли.
В тот раз, в тот раз…
На Кардифф? На Ливерпуль? На Лондон? Не имеет значения.
Он исполняет задание. Так и мы исполняем наши. Жизнь прекрасна!
Хорошего плаванья! Хорошего плаванья!
В добрый путь, мой бедный случайный друг, ты любезно
Забрал с собой лихорадку и грусть моих грез,
И вернул меня к жизни, чтобы смотреть на тебя и видеть, как ты проходишь.
В добрый путь! В добрый путь! Такова жизнь…
Такая естественная, столь неизбежно утренняя поправка
Сегодня в твоем выходе из лиссабонского порта!
Я к тебе благодарно и странно привязан за это…
За это что? Кто знает это что!.. Проходя... Просто…
С легким содроганием,
(Т—т—–т–––т––––т––––––т––––––т…. )
Маховик во мне останавливается.
Проходи, медленный пароходик, не останавливайся…
Отходи от меня, уходи из моего взгляда,
Убирайся из моего сердца,
Потеряйся в Дали, в Дали, в тумане Бога,
Потеряйся, следуй по назначению и оставь меня…
Кто я такой, чтобы плакать и вопрошать?
Кто я такой, чтобы тебя любить?
Кто я такой, чтобы смущаться при виде тебя?
Он отдаляется от причала, солнце все выше, золото разрастается,
Здания на причале блещут крышами,
Город с этой стороны весь сверкает…
Уходи, оставь-меня, стань
Сперва кораблем посреди реки, отдельным и четким,
Потом кораблем, выходящим из устья, крошечным, черным,
Потом точкой, размытой на горизонте (о моя тревога!),
Точкой все более блеклой на горизонте…
Потом ничем, и только я и моя грусть,
И большой город, теперь весь залитый солнцем,
И голое реальное время, как причал, но уже без кораблей,
И медленный разворот крана, как поворот компаса,
Очерчивает черный полукруг не знаю какого чувства
В тронутом молчании моей души…
Читать дальше