Григорий Трестман - Свиток Эстэр

5-го марта 1953 года лучшую в мире музыку заставили оплакивать одно из худших созданий, когда-либо вдыхавших на земле кислород, – вождя и учителя советского народа и всего прогрессивного человечества – И. В.Сталина.

Но люди – не музыка, их не надо было заставлять. Плакали все. Рыдало прогрессивное человечество, и даже непрогрессивное, само себе удивляясь, смахивало с глаз непрошенную слезу. Плакали трудовые коллективы и кустари-одиночки, плакали племена, народы, нации и государства. Безбрежный мир был залит слезами – как лицо вдовы, только что узнавшей, что она овдовела. Календарь не помнит такого промокшего марта со времен мартовских ид, да и те, я думаю, были посуше.

И евреи плакали. Взахлеб, с причитаниями. Добро бы, лицемерили со страха. Так нет: плакали искренне, от всего своего сокрушенного сердца. И совершенно напрасно. Им бы радоваться, как никому другому: очередного Амана сплавили, а – мы, вот они мы, как есть живые.

Ровно через 60 лет вышла в свет небольшая книжка – стихотворная композиция Гр. Трестмана «Свиток Эстер»: двадцать фрагментов, в основном, – монологи, перебиваемые ремарками: описания, сообщения, нелирические отступления… Драматическая поэма, как предыдущий успех Трестмана – «Голем». Но! Эстер – значит, Пурим, а дата публикации – смерть Сталина…

В целом, следовательно, «пуримшпиль». Иной жанр – иной смысл… «Пуримшпиль»?

Как бы не так!

Есть у современников такое всеобщее захватывающее занятие, называется «деми-фо-ло-ги-зация». Произносится трудно, производится легко. Главное правило – игра на понижение. Как тут не увлечься? По-русски это когда-то называлось «срывание всех и всяческих масок», в первую очередь – чтимых.

В Израиле, например, где взрывное устройство – это часть быта, язык увековечил срывание и топтание масок расхожей саперной идиомой: «ленапец этамитос» – «взорвать миф».

Григорий Трестман пустился в отчаянно смелое предприятие: коллективному удовольствию от «ленапец этамитос» он предпочел фатальное одиночество мифотворчества.

В мифотворческий котел на равных правах поэт бросает все, что ему нужно для переплавки: Аман, Александр Македонский, Эстер, трон Соломона на службе Артасеркса, более того: сам Пурим, карнавал и маскарад, этот продукт позднейшей просветительской (т. е.:гуманистической) «очистки» еврейского национального эпоса, – и он летит втотже чан, откуда некогда вывалился:

(Кстати, не было ли превращение «Мегилат Эстер» в детский праздник первым удавшимся опытом «ленапец эт ха митос»?). История потому и история, что точно знает, где ее «где» и когда ее «когда». Миф еще кое-как справляется с «где», но начисто игнорирует «когда»: нет ни часовых стрелок, ни часовых поясов (скорее уж «пояса смертников»), ни «сейчас», ни «потом», время свалено в неряшливую кучу, оно – бесполезное ископаемое, сырье для будущих исторических грамматик. Поэтому «бэрейшит» (начало) поэмы – это изъятие времени из обычного и перевод его на время мифа:

«Ход конем», которым автор начинает свою партию – это блестящая выдумка, сюжетная метафора «реверса» времени: тысячи развешанных по всей стране трупов – сподвижников и подельников Амана во главе с ним самим оживают, «выселяются с виселиц» и возвращаются к исходной позиции, чтобы еще раз попробовать переиграть «еврейскую партию» и уничтожить ее.