Гамзат Цадаса - Мудрость

Видал, как строили в былые дни?
От ветра стенам здорово досталось,
А все же не разрушились они,
Хотя, конечно, обветшали малость.

Кремневка – что ж? – оружье хоть куда!
Засыплешь порох, так стреляет даже.
А позабыл прочистить – ну, беда!..
Полным-полно твое оружье сажи.

И я когда-то – сознаюсь, друзья, —
Мечтал, всей мудрой правды не изведав,
О меткой силе русского ружья
И был готов продать оружье дедов.

Но, не продав, благодарю судьбу,
Когда кузнец приходит к нам для ковки:
Пришлось бы покупать к мехам трубу,
Не будь ствола прадедовской кремневки!

Эй, гляди-ка, Мустафа.
Взял ружье твой друг Курбан.
Не фазан ли ты, не гусь?
Не джейран ли, не кабан?

Почему же медлишь ты?
Где чеканный твой кинжал?
Шашка? Старое ружье?
Пистолет куда девал?

Говорит Курбан, что ты
Дважды был им побежден, —
Разве можешь ты стерпеть,
Чтоб кичился этим он?!

Допусти на пятку вошь —
Доползет до головы;
Растопчи ее скорей,
Не плоди худой молвы!

Чондотлинцы в сборе все,
Словно куры на току.
В брюхо, в брюхо бей, Курбан!
Целься, Мустафа, в башку!

Брюхо ль треснет иль башка?
Первой чья заплачет мать?
Ну-ка, снова, Мустафа!
Ну-ка, бей, Курбан, опять!

Дня не хватит – будет ночь,
Тьма и пенье петуха.
Дом врага сожжет Курбан,
Дом Курбана – Мустафа.

Брюхо стянуто ремнем.
Перевязана башка.
Побредут теперь куда
Два бездомных ишака?

Прошли времена, когда бремя
Душило грудь бедняка,
Но все еще мутны истоки
Жизненного родника.

И хотя озарила свобода
Долины родной страны,
Но корни адата у горцев
Еще глубоки и сильны.

Кинжал на боку человека
Висит, как жало, остер.
Мы знаем, кому ты служишь
В разгаре бешеных ссор.

Немало джигитов прекрасных
В могилу ты уложил,
Отцов, матерей несчастных
Отчаянием сокрушил.

Ты сколько сирот оставил,
Свершив безрассудную месть!
Кинжал, ведь ты же из стали,
А стали присуща честь.

Оброк получали ханы
За раны, что ты наносил.
Порядок старый уходит,
И ты бы с ним уходил.

Тебе здесь нечего делать:
Теперь не дело клинка,
А жатвенный серп и молот —
Народа мощь и рука.

Нашел себе поваляться
Пыльное место, осел, —
Вот так же и ты со мною
Пустой разговор завел.

В потемках, вижу, ты бродишь,
Чужими глазами глядишь,
Оправдываешь виноватых,
А неповинных винишь…

Я крови людей не жаждал,
Но вырваться я не мог
Из рук, что меня держали.
Мой направляя клинок.

Хозяин мой кровной местью
И хмелем охвачен был, —
Но чист я останусь, хоть, злобный,
Он кровью меня обагрил.

О, если б быть первородным
Грубым железа куском!
В огне меня раскалили,
Мучили долго потом;

Как звезды, брызгали искры,
Молоты били, звеня;
В воде меня закалили,
Сдирали шкуру с меня;

На камне сталь отточили,
Оправили рукоять, —
Назвали меня кинжалом
И вынесли продавать.

А я бы хотел быть плугом,
И молотом, и серпом,
Помощником вашим, другом,
А не убийцы рабом.

Несчастен я, обездолен.
Куда от беды уйду?
Врагом меня сам считает
Бегущий за мной в Куяду.

Поспорили однажды,
Сойдясь, Магома и Хочбар.
А это знает каждый:
Для разума спор, как угар.

Один сказал: «Корова
Зулейхат таких же лет,
Как бык у Али». Сурово
Другой возразил ему: «Нет!»

Нрав Магомы – как порох.
Обида – как в горле кость.
Он знал слова, в которых
Змеей шевелится злость.

Хочбар же… Как не взвесить
Аульный о нем разговор?
«Ты слово, а он – десять,
И каждое наперекор».

– Знанья твои о стаде,
Признаться, Хочбар, не плохи
Отец твой, дед и прадед —
Наследственные пастухи.

– Разве позор – пастушить?
Иль впрямь ты лишился ума?
Позорнее бить баклуши,
Достатком кичась, Магома!

А тот говорит назло:
– Старайтесь для нас, пастухи!
Доите! Сбивайте масло!
Прессуйте навоз в кизяки!