Константин Бальмонт - Том 2. Стихотворения

Они, эти странные бледные люди,
  Которых встречал я весной,
Когда расцветали на влаге, как в чуде,
  Кувшинки под новой Луной.

Птичка серая летает
Каждый вечер под окно.
Голосок в кустах рыдает,
Что-то кончилось давно.

Звуки бьются так воздушно,
Плачут тоньше, чем струна.
Но внимают равнодушно
Мир, и Небо, и Луна.

Над усадьбою старинной
Будто вовсе умер день.
Под окошком тополь длинный
До забора бросил тень.

Стало призраком свиданье,
Было сном, и стало сном.
Лишь воздушное рыданье
Словно память под окном.

Эти звуки тонко лились
Здесь и в дедовские дни.
Ничему не научились
Ни потомки, ни они.

Вечно будет тополь длинный
Холить траурную тень.
В сказке счастья паутинной
Раз был день, и умер день.

Небо свинцовое, солнце неверное,
Ветер порывистый, воды холодные,
Словно приливная, грусть равномерная,
Мысли бесплодные, век безысходные.

Здесь даже чайками даль не осветится,
Даже и тучкою только туманится,
Раковин взору на взморье не встретится,
Камешком ярким мечта не обманется.

Зимами долгими, скудными веснами
Думы подавлены, жизнь не взлелеяна
Море пустынное, с темными соснами,
Кем ты задумано, кем ты осмеяно?

По взморью иду я, не этому взморью, что зримо,
Хоть каждый я день и по этому взморью хожу.
Над Морем тоскую, что странно-воздушнее дыма,
Где помыслы сердца свою отмечают межу.

Пустыня бурунов Приливно-отливная сказка.
Извивность морей, пожелавших воздушными стать.
Их белая смерть. И опять И другая завязка.
Раскаты громов. И затишье. И мертвая гладь.

О, люди! Как жалко мне вас! Если б только вы Знали!
Какой бы не принял я жертвы во имя людей?
Но нет разрешенья для нашей всемирной печали,
Как нет окончанья для пенья бездонных морей.

Неугомонный ход морей,
  Темно-зеленых вод.
Нагроможденье голышей
  В какой-то склепный свод.
И это в долгой цепи дней,
  И так за годом год.

Где Море – суша там была,
  Где суша – глыбы вод.
Светись, душа, пока светла,
  Все нежно, что цветет.
Играй среди добра и зла,
  Нас в свой черед зальет.

И будем мы, в те дни свои,
  Идти как грозность вод.
И если встретим бег ладьи,
  Она в нас гроб найдет.
Мы будем в темном забытьи,
  За годом долгий год.

Я забыл, откуда я пришел,
Я, уйдя, не вспомню жизни здешней.
Я не знаю, мой ли произвол
Создал светлый призрак с дымом зол,
Осень предрешил в улыбке вешней.

Может быть, я сам свой вечный враг,
Может быть, под внешним дух склоняю.
Больно мне, но это вечно так,
Я – письмен безвестных странный знак,
Вписан – да, но для чего – не знаю.

Нам всем дается день, один, и ночь одна.
Потом проснемся мы, но утро – в Запредельном.
Но в этом дне одном есть осень и весна,
Весь долгий пышный год, с своим узором цельным.

Мы не хотим понять, что наш круговорот
Включает лес, поля, сады, луга и горы,
Что в нем есть вся Земля, бездонность вечных Вод,
И Небеса небес, где пьют бессмертье взоры

Мы не следим за тем, как тайный циферблат
Меняется от двух кружащихся движений
И звук двенадцати, полночный бой расплат,
Есть стон нежданности и вопли угрызений.

И кладбище потом. И маски мертвых лиц.
Не тех, что умерли, а тех, что вот, все живы.
Как не похожи мы на рой отлетных птиц,
Как не похожи мы на золотые нивы!

Прибой растет,
Гудит, поет,
Прибой живет
Свинцовых вод.

Немолчный гул.
Весь мир уснул
Одни валы
Поют из мглы.

Поют, зовут
На грозный суд
Неспящий ум,
Укорность дум.

Прошло, прошло,
Что так светло
Смеялось нам,
Манило к дням.

Растратив дни,
Задув огни,
Ушли мы прочь
От света в ночь.

И вот прибой
Нам шлет гурьбой
Могильный рой: –
В гроба! Домой!