Константин Бальмонт - Том 2. Стихотворения

Я овеян дыханьями многих морей,
 Я склонялся над срывами гор,
Я молился ветрам: «О, скорее, скорей!»,
 Я во всем уходил на простор.

Я не знаю цепей, я не ведаю слов
 Возбранить чьи б то ни было сны,
Я для злейших врагов не хотел бы оков,
 А желал бы улыбки весны.

Я не знаю тоски, я сильнее скорбей
 На разгульном пиру бытия,
Я овеян дыханьями вольных морей,
 Будьте вольными, братья, как я!

Но если ты снежный
И если морозный, –
Хотя я и нежный,
Все ж буду я грозный.

Рожденный от света
Не знает врага,
Но силой привета
Растопит снега.

Я вечная сила
Души полновольной,
Не помнить, что было,
Восторг мой безбольный.

Но если ты вдвое,
Да мучить других, –
Иное, другое
Расскажет мой стих.

Орел точит когти. Крадется волк прерий.
Сова направляет окольный полет.
Безжалостны птицы. Без жалости звери.
Безжалостность – свойство всех тех, кто живет.

Верховные гении этого мира,
Зарезанным горлом мы кормим свой день.
Нам трупы животных – услада для пира,
Тут нежная дева – бесчувственный пень.

Нередко мы думаем, будто растенья
Суть алость улыбки и нежный цветок.
Нет, в мире растений – борьба, убиенье,
И петли их усиков – страшный намек.

Ухватят, удушат, их корни лукавы,
И цвет орхидеи есть лик палача.
Люблю я растенья, но травы – удавы
И тонкость осоки есть тонкость меча.

Судьба на утре дней дала мне талисманы,
Число их было три, и разны смыслы их.
Один меня повел в неведомые страны,
И там я в первый раз влюбленный был жених.

Другой мне изъяснил искусство завладенья
Сердцами, – я сердец покорных не сочту.
А третий мне явил тропинку нисхожденья –
Не в глубину земли – в меня, в мою мечту.
И первый талисман, смеясь, я бросил в Море,

Второй швырнул в окно, быть может, подниму.
Но третий талисман – звезда в моем уборе,
Я верую теперь ему лишь одному.

Я бросил весело бокал.
Ребенок звонко хохотал.
Спросил его, чего он так.
Сквозь смех он молвил мне: – Чудак!

Бокал любви разбил, но вновь
Захочешь пить, любить любовь. –
И в тот же миг – о, как мне быть? –
Я захотел любить и пить.

Куски я с полу подобрал,
Из них составил вновь бокал
Но, весь израненный, я вновь
Не сладость пил, а только кровь.

Кто создал безумное слово,
О, слово постыдное: – Грех!
Чуть смоешь пятно, вот оно означается снова,
Мешает, меняет, глушит, и уродует смех.

Как жалкий воришка,
Запрячется в спальню, в углу притаится как мышь,
И смотрит – меж двух не случится ли в ласках излишка, –
Скривится, чу, шорох: «Довольно», «Не более», «Лишь».

Лишь то, а не это. Лишь тот, а не с этой, а с тою.
Вот только. Вот столько. Шипенье, шуршанье змеи.
О, дьявол убогий, кропишь ты святою водою,
Но где освятил ты поганые брызги свои?

Прочь! Прочь, говорю я!
Здесь грешен лишь тот, кто осмелится вымолвить: «Грех».
О, свежесть ручьев! О, смеющийся звук поцелуя!
Весна и разливы! Счастливый ликующий смех!

В детстве искра из камина
Брызнет, бросится – и нам
В этом целая картина,
Пляшут тени по стенам.

А поздней мы любим свечи,
И страницы старых книг.
После сказок – сказку встречи,
Поцелуй, любовь на миг.

После – пламенность, пожары,
Зажигать, сжигать, гореть.
А потом – какие чары?
Только – умереть?

Ребенок, весь светлый, так мило курчавый,
Сказал мне: «Иду за тобой я, – а ты?
За кем?» Распускались весенние травы,
Пестрели, желтели цветы.
И я, рассмеявшись, сказал: «За стихами.
Стихи – вон за тем мотыльком.
А он с ветерком – за цветками,
И вместе играют они лепестком»
– «А все они вместе?» – «За Солнцем веселым».
– «А Солнце?» – «За Тьмою». – «Как, Солнце за Тьмой?
Ты шутишь! Ты гадкий!» О, медом тяжелым
Наполнен цветок полевой!