Константин Бальмонт - Том 4. Стихотворения

И может быть, мне не дождаться мига,
Когда бы мог хоть так дойти туда,
Приди же, Ночь, и звезд раскройся книга,
Побудь со мной, Вечерняя Звезда.

На деревне, далеко, прерывный напев петухов.
Скоро будет к заутрени благовест литься тягучий.
Я устал размышлять о сплетеньи лучей и грехов,
Как ни есть, я таков. Я в не слышащем мраке певучий.

Помолиться хотел. Я не знаю молитв никаких.
Отче Наш. Богородица. Детская. Светы лампадки.
А откуда же посвисты вражьи набегов лихих?
Будет детям в беде только Мачиха строить загадки.

Загадает, как можно волков накормить, сохранив
Серебристых ягнят. Как построить твердыню из праха.
Как поднять золотые колосья растоптанных нив.
Как убийство убить, не коснувшись всеокого страха.

Я горю и не сплю. Неоглядна бездонная ночь.
Колокольная медь задрожала растущею силой.
Всескорбящая Мать, или ты мне не можешь помочь?
Дай увидеть твой взгляд, и в мгновениях черных помилуй.

В жерле, где лгущие куют терзанья честным,
В берлоге ужасов, застенков, и химер,
В вертепе огненном тысячеверстных мер,
Просторном – для беды, и для благого – тесном,

Я зрением двойным, я чувством бестелесным,
Брожу среди людей различных дум и вер,
Но всюду – край тоски, который тускло-сер,
Он унижением окован повсеместным.

Как в сказке детских дней, там всюду волчий глаз.
Там волчьи ямы есть, но для людей ходящих.
Там ходит дух людской кругами в темных чащах.

Там мера времени – облитый кровью час.
И волей демонов, личиной ворожащих,
Там смертью пишется неконченный рассказ.

Двойное зрение рождается лишеньем,
Тюрьмой, терзанием, умением молчать,
Решеньем наложить на много чувств печать,
Сознаний вековых внедряемым внушеньем.

Созвездных сил ночных законченным круженьем,
Сознаньем явственным, что можно топь и гать
Творящей волею в пути пересоздать,
Не дав своей мечте идти слепым броженьем.

Но более всего, о, более всего,
Двойное зрение дает душе разлука,
О милых брошенных забота, мысль и мука.

Вот, я закрыл глаза. Не властно вещество.
Чрез десять тысяч верст я слышу зыби звука.
И там, где в пытке брат, я около него.

От бездны к бездне клич. Но где ж другая бездна?
Я вижу лишь одну. В ней грязно-красный цвет.
Крутясь, вскипает, муть, не год, а много лет.
Какой угодно клич стремить к ней бесполезно.

Она безжизненна, свинцова и железна.
Ей презрен целый мир. Возненавиден свет.
Клеймо звериных чувств и воровских примет.
Лишь «Грабь» и «Убивай» – в ней эти два – созвездно.

Пятирогатая кровавая звезда.
Все, что не я, сотри. Всем, кто не я, возмездье,
И гибнут области, деревни, города.

Земля не хочет цвесть. В реках гниет вода.
Когда ж иных огней зажжется семизвездье,
И муть бесплодная сотрется навсегда?

Я брошен был врагами в львиный ров,
Но львы, придя, меня не растерзали,
Они, ласкаясь, ноги мне лизали,
И синий свет, прекрасен и суров,

С небес, из распахнувшихся шатров,
Сошел ко мне, я был в высоком зале,
И звезды ожерелье мне низали,
Чтоб мир души был мерой всех миров.

И снова, за грядой тысячелетий,
Низвергнут я в берлогу, чтоб скорей
Погибла мысль от челюсти зверей.

Но в паруса я обращаю сети.
И в красный цвет играющие дети
Моих не остановят кораблей.

Ты говоришь мне, почему
Я не в напеве предвещанья
О том, что вечных зорь венчанье,
Пронзить сцепляющую тьму?
Я знаю высшее звучанье,
И этот дар, как никому,
Мне дан, быть может, одному.
Но леденит меня молчанье.

В краю, где длится пир врагов,
Где ткут из сгустков крови ткани,
Нет, в долгом звяканьи оков,
Не изнасилованных слов,
Не изуродованных зданий,
И не растленных обещаний.

В глухую загнанный трущобу,
В незрячей темно-серой мгле,
Как труп в гробу, припавший к гробу,
Я, следопыт, припал к земле.