Константин Бальмонт - Том 4. Стихотворения

Я шел домой. И после пытки знойной
Вернулся, не жалея ничего.
И, наклоняясь над дремлющим, спокойный,
Поцеловал ребенка моего.

Ночью, к утру, мне не спится,
Думы темные томят.
То не может измениться,
Что в душе скопляет яд.

Нет, не Божье дуновенье
Над планетою Земля,
А исподних духов рвенье,
Кровью залиты поля.

Не Господнее влиянье,
Брат для брата лютый зверь.
Темной чары обаянье
Было встарь, и есть теперь.

Я лежу испепеленный,
Догорая как смола,
Но не тихий, но не сонный,
А взметенный в бездне зла.

Я прикован к мертвой глыбе,
В сердце взявший семь мечей,
Я раскинутый на дыбе
Под рукою палачей.

Я горю в бореньи трудном,
Напрягаю жадный слух.
И пронзенно, гласом судным,
В темноте поет петух.

К новой боли неуемной
Вмиг уводит этот звук.
Вот он, крест из бездны темной,
Гвоздь готов для ног и рук.

Мрак духовный – злой кудесник,
Жутки тайны бытия.
Самый добрый благовестник
Был лукавая змея.

Петр, чье имя – крепкий камень,
В час, когда пришла черта,
Погасил свой лучший пламень,
И отрекся от Христа.

Так скорблю, изнемогая.
Но внезапно, в тишине,
Бледный призрак, мать родная,
Наклоняется ко мне.

Из пределов отдаленных,
Путь свершив, пришла опять.
Принесла цветов мне сонных,
В каждом звездная печать.

И немедля, как ребенок,
Всхлипнув раз и два, я сплю.
Луч прядется, бел и тонок.
Как я этот свет люблю.

Только Мать нам не изменит,
Уведет бессонных к сну.
Буря в Море горы пенит,
Я плыву и не тону.

Их было триста, привидений,
И шестьдесят еще, и пять.
И я, ночной дождавшись тени,
Вмешался в раут их опять.

  Чтоб не нарушить этикета,
  Надел я саван из холста.
  И в зыби факельного света
  Кругом плясала темнота.

Спина к спине, лицом в пространство,
Плясали духи, семь и семь.
И выявляла их убранство
Огнем пронизанная темь.

  Как будто диво-дровосеки,
  Что рубят лес без топора,
  Те женщины, те человеки,
  Что были живы лишь вчера.

Как бы ткачи незримой ткани,
И отощавшие жнецы
В кроваво-пляшущем тумане
В невольной пляске мертвецы.

  Плясать им не было отрады,
  И все ж плясал их бледный круг,
  И вились волосы как гады,
  И закривились крючья рук.

И дух один, дугою руки,
На коже грузного быка,
На барабане сеял звуки,
Диктуя скоки трепака.

  И дух другой – на тени
  Вел наступательной войной,
  И для плясавших привидений
  Вливались в чан и кровь и гной.

И третий дух – по черствой корке
Бросал теням из темноты,
И, как у раковины створки,
У них приоткрывались рты.

  И тени с ужасом кружили
  Непрерывающийся пляс.
  Не подчиняясь звездной силе,
  Не двигался тот жуткий час.

Та сатанинская затея
Все длила ход свой в диком сне.
Вдруг ощутил я, холодея,
Что саван мой прилип ко мне.

  И, бросив ту, с кем был я в пляске,
  В полях, где не видать ни зги,
  Я убегал из страшной сказки,
  И слышал сзади бег Яги.

Я в жизни вновь, в часах, в их смене,
Я на цветущем берегу.
Но, отойдя от привидений,
Сорвать свой саван не могу.

Каждый день напрасно трачу силы,
И, едва пробьет полночный час,
Из меня вытягивают жилы
Дьяволы с пожаром в глуби глаз.

Окружат и смотрят молчаливо,
Пусть я вижу, как в глазах у них
То горит, чем мысль была счастлива,
Весь восторг надежд и снов моих.

Так стоят до самого рассвета,
И в пожаре глаз их вижу я,
Что во власти их зима и лето,
И что правит душами Змея.

Три стройных мачты, три упруга,
Над палубой как три ствола.
Они в ветрах крепят друг друга,
В затишье смотрят в зеркала.

И в вихрях Севера и Юга
Их манит молнийная мгла.
Перешепнулись парусами: –
«Войдем в морские чудеса».

Проплыли даль под небесами,
И сохранилась их краса.
От трех упругое над волнами
Упругой воли голоса.