Андрей Вознесенский - Ямбы и блямбы

В Латвии – сложно жить.
Рощица на ветру.
Корнями соединимся!

Пастообразная паства.
Интриги кардиналов.
Папа Пий XVII.

Триумф порнографии.
40 тысяч любовников.
Она невинна.

Японские сосны похожи на фунт стерлингов.
Японское солнце искажало черты истериков.
Мы их латифундии стёрли off.

Япона мама!
Вам уже мало
банка с русской фамилией «Стерлингов»?!

Я тело мальчика нашла,
замотанного, тяжеленного,
его тащила по Вселенной,
едва до Рая донесла.

Тряпица с плечика сползла,
открылось крылышко, сползая.
Тебя я, ангел мой, спасла,
не зная, что себя спасала.

Глобальное потепление
хлюпает над головой.
Семидесятипятилетие
стоит за моей спиной.

Я хрупкие ваши камеи
спасу, спиной заслоня.
Двадцатого века каменья
летят до вас сквозь меня.

Туда и обратно нелюди
сигают дугою вольтовой.
Стреляющий в Джона Кеннеди
убил Старовойтову.

Нет Лермонтова без Дарьяла.
В зобу от пули першит.
Стою меж веков – дырявый,
мешающий целиться щит.

Спасибо за вивисекции,
нельзя, говорят, узнать
прежнего Вознесенского
в Вознесенском-75.

Госпремия съела Нобеля.
Не успели меня распять.
Остался с шикарным шнобелем
Вознесенский-75.

К чему умиляться сдуру?
Гадать, из чего был крест?
Есть в новой Архитекстуре
Архитекстор и Архитекст.

Люблю мировые сплетни.
В семидесятипятилетие
люблю про себя читать
отечественную печать.

Но больше всех мне потрафила
недавняя фотография,
которую снял Харон,
где главная квинтэссенция
в подписи:
«Вознесенский
в день собственных похорон».

Газета шлёт извинения.
А «Караван историй» –
печатает измышления,
что в Риге или в Эстонии
я без смущения всякого,
у публики на виду,
имел молодую Максакову
как падающую звезду.

Редактор, что вы там буровите?
Вас вижу в восьмом ряду.
Напиши вы такое о Роберте –
он бы передал вас суду.

А дальше – про дачи в Ницце,
валютный счёт за границей
и бегство из психбольницы
в компании сеттера…
А дальше – etc.

Всё это неэлегантно,
но я отвергаю месть.
Публикаторы – аллигаторы,
но дети их хочут есть.

«Лежит на небесах для быдла
тарелка, как патиссон.
А женщин у него было
в жизни – до четырёхсот.

Приятели его были круче:
“Колонный взят, мужики!”
Второй, любовницами окученный,
собрал – Лужники!

Как пламенный танец фламенко
таит и любовь, и месть –
сам выбрал театр Фоменко
на четыреста пятьдесят мест».

На всё была воля Божья.

Вознесенский-75,
не так эту жизнь ты прожил,
родившийся, чтоб понять –
зачем в этот мир, не засранный
продуктами телесистем,
мы, люди, посланы, засланы –
куда и зачем?

Все юбилеи – дуплетные.
И вам, несмотря на прыть,
семидесятипятилетие
нельзя повторить.

Спасибо, что я без срама
дожил до потери волос.
За Бродского, за Мандельштама,
которым не довелось.

За Вас, Борис Леонидович,
за Вас, Анна Андреевна.
Вашей судьбе позавидуешь,
Вы – Волк на плечах с Царевной.
Я счастлив, что мы увиделись
задолго до постарения.

Поэты чужды гордыни,
для них года – ерунда.
Были б стихи молодыми,
значит, муза была молода.

Спасибо за «встречи с Хрущёвым».
За критические затрещины.
Пришла воскресеньем Прощёным
сменившая имя женщина.

Ведь имя не только хреновина,
а женщина, как Земля,
тобой переименована,
значит – навеки твоя.

Спасибо, что век нас принял,
спасибо, что миновал.
Что я изобрёл Твоё имя,
Тебя переименовал.

Всё это носится в воздухе.
А Афанасий Фет,
сирень окрестивший «гвоздиком»,
стал первый её поэт.