Андрей Вознесенский - Ямбы и блямбы

Ты – это мой самоучитель,
ноты травы.
Сегодня все мои мучители –
это мучители твои!

Когда ж чудовищная сила
меня несла –
башку собою заслонила,
меня спасла…

Но устаёшь от пьедестала.
Моя ж рука,
вдруг выкобениваться стала,
став автономно далека.

Я этот вызов беззаконный
счёл за теракт!
Но – хочет воли автономий
анатомический театр!

Я твой губитель, я – подлец.
Ты чахла.
Обёртывалась новой чакрой
неизлечимая болезнь.

Ты мне больничная запомнилась.
Забыть нельзя.
Лежишь, похожа на омоновца,
замотанная по глаза.

Не помню я тебя скулящей,
когда, скорбя,
мы с мировыми эскулапами
осматривали тебя.

Как мог я дать тебя кромсать
ножам чужим и недостойным,
мешая ненависть со стоном?!
Так, вашу мать!

Междоусобны наши войны.
Дав свою плоть,
мы продаём себя невольно
и то, что завещал Господь.

Мне снится сон: пустыня Гоби.
На перевязи, на весу,
как бы возлюбленную в гробе,
я руку мёртвую несу.

Возлюбленная – как акула.
Творя инцест,
меня почти совсем сглотнула,
ещё секунда – сердце съест!

Прощаюсь с преданною жизнью.
Рука ж вполне
здоровая – на ней повисну,
как тощий плащ или кашне.

Когда проходит молодость –
кранты миропорядку!
Как будто в вашем мобиле
украли подзарядку.

Когда проходит молодость,
не бегайте по знахарям.
Вас озарит, как молния,
изнанковыми знаками.

Ведь секс – не только
молодость.
Себе не изменяя,
займитесь, как сейсмологист,
иными временами.

Пускай фанаты в Переделкине
ждут на пеньках.
Он пел ва-банк.
Он написал на беспределе:
«Буддийский панк».

Из гроба вычехлив гитару,
буддист, но без бубенчиков.
Он пел нам новое и старое –
Б. Г. – Борис Гребенщиков.

Он пел для нас одних с тобою.
Намокли ягоды в кульке.
И Бог невидимой рукою
держал бородку
в кулаке.

А ты сидела в стиле диско,
с глазами, полными луной
и солнцем,
спелым по-буддийски
над непробудною страной.

«Панкуешь?» –
спросит христианство.
«А хули ж?» –
говорит буддизм.
«Страданье», –
говорит пространство.
«Свобода», –
сам в ней убедись.

Нам, безголосым, он – как Сопот
и христианский стадион.
Уйдя в великий полушёпот,
был этим грандиозен он.

И кто-то в чёрных лимузинах
на фоне неба пролетал,
и изгибался Илюмжинов
во власти инопланетян.

Дистанционной Камасутрой
Ты мне сияла через стол.
И эхо въелось в нашу утварь,
не зная, что Б. Г. ушёл.

А где-то рядышком есть истина.
Но рацио заполнил бланк.
И почему на нём написано
дурацкое: «Буддийский панк»?!

За полвека правления Беллы,
государыни русской поэзии,
в нас поэзия подобрела,
государственно бесполезная.

Непростительно, что поэты
не приносят конкретной пользы:
даже пользователи Интернета,
и те хочут летать – не ползать.

Белла выглядела неслабо:
Белла ждёт авиатрапа,
как Сатурново кольцо,
под аэродромом шляпы
светит белое лицо.
(Русские Манон Леско
любят белое лицо.)

И с её аэродрома,
как с ладошки малыша,
песни радости и стона
улетают не спеша.

Шляпы взлётная дорожка
закругляется, крива,
с неё слетают неотложно
головокружащие слова.

Описав кольцо Сатурна,
мчит страна по окружной.
Мало петь неподцензурно.
Надо ещё быть зурной.

В небе тянут, как подтяжки,
треугольники гусей.
В шапке Мономаха тяжко,
в шляпе Беллы – тяжелей.

Наша музыка –
не абсурдная,
просто в джазе –
одни ударные.
Я скажу тебе: «Безрассудная
Государыня!
Арестуйте меня и кокните,
как слепца-аккордеониста!
Ты страною правишь
инкогнито.
Придуряешься диониской.

Твои подданные истерично
про тебя сочинят легенды.
Продают в ночных электричках
твои краденые рентгены.