Алексей Дьячков - Игра воды. Книга стихов

На рюкзаке в репьях – погибшим витязем
Среди разбитых дачников лежал.
Кого спросить, зачем мне смерть привиделась,
Зачем над телом вознеслась душа?

Угрюмый мужичонка в ботах стоптанных
С откинутой в фуражке головой…
Где день? Где дом? Где жизнь моя? – Да вот она,
Над станцией, над выгнутой рекой.

Над уходящим к горизонту облаком.
Над ветром, что душицею горчит.
Над скорым пассажирским, что так дорог мне,
Когда он в синих сумерках стучит.

В крапиву дачных чащ мяч краснобокий вхож.
Мальчишку своего ждет деревянный нож.
Теченьем речи звук уносится на юг.
Что я хочу сказать, когда я говорю?
Тепло стучит вода, черешню сон берет,
Сад слив шумит – душист, как дальних пасек мед.
И слышен из избы в тик-таканье простом
На детском городке качалок ржавых стон.
И слышен тихий час, печальный карантин,
И радость, и печаль. Алеша, выходи!
И пустота слышна, когда ее внутри
Ждут óблака тебя размашистых два-три.
Луча кровавый пот, и ягод города —
Горит рябина в подстаканнике, когда
Стучит вагон домой. На все один ответ.
Бог говорит тобой. У смерти тайны нет.

В отцветшем саду громыхает посуда,
И музыка вальса, что еле слышна,
Звучит так тоскливо, как после инсульта,
Которого не удалось избежать.

Оборваны листья смородины ради
Чаев затяжных, как больничные сны, —
На скатерти сохнут на дачной веранде,
Набросаны ровно меж чашек пустых.

И день предсказуем, и час непреложен.
И в сумерках мама уходит домой.
И кто-то весь вечер гудит на гармошке —
Не дедовской тульской, а детской губной.

Стопкой сложены книги на лавочке.
Глеб с веранды играет отбой.
Но висит из второго товарищ на
Перекладине вниз головой.

Он глядит, как с пожарными ведрами
На костер налетела толпа.
Черный лес, как в пруду, перевернутый
На лиловые тучи упал.

Странный мир с незнакомыми лицами.
Шорох в небе, огонь, кутерьма.
Твердь расплывчатую и землистую
Прячет от близорукости тьма.

Как от зарева звездные просыпи,
От меня отделяется часть.
Я твержу: Не оставь меня, Господи,
И в последнюю ночь, в тихий час.

Я заведу в деревне пасеку,
Устроюсь сторожем в собес.
Работа – чистая гимнастика,
Пластинки гибкой шум и треск.

Лес сохнет на упругой леске, и
Легко принять, что Бог един.
И слышно, как свеча потрескивает,
Тэн электрический гудит.

После дождя тропинка мягкая,
Листва побитая дрожит.
И слышно, как качели крякают,
И взвизгивает пассажир.

Жена в сенях скрипит капустою,
Под балкой хлопает река.
Как хорошо, что эта музыка
Все не кончается никак.

Во дворе громыхнули качели.
Выбивают палас в темноте.
Как на вечере столоверченья,
Бьется в сумерках долгих отдель-
Но от шосткинской пленки свеченье
Вокруг детских играющих тел.

Засыпает листву купоросом,
Синим светом далеких светил.
Почему по подобью и образу
Своему Ты меня породил?
Чтобы ветер трепал мои волосы,
Когда я выбиваюсь из сил…

Чтоб гудело, и ходики тикали,
Чтобы хлопали стены белья.
Чтоб пластинка прозрачная, тихая
Обрывала мой вокабуляр,

Чтоб молчал я вагоне под Ригою,
И укачивал поезд меня.

За затяжной грозою пауза,
В воздушных складках влажный вяз.
Простая музыка добаховская
Над серым полем поднялась.

Пейзажа глубина не резкая
И простота без пестроты —
В окне за пыльной занавескою,
За высохшим пучком травы.

За дверь проводишь жизнь с застольями,
И дым развеется костра.
На съемках Сталкера в Эстонии
Расплачется актер в кустах,

Когда разрушит ливень целое,
И стадо гулкое овец
В полуразрушенную церковку
Пастух загонит наконец…

Елочка высохла, птичка поскок,
Вырос подросток, мотает свой срок.
В строй не вернулся товарищ.
Кто-то – фамилия, имя, статья —
В темном углу вспоминает тебя,
Лежа ничком или навзничь.

Кто-то, поднявшись с насиженных нар,
Видит, как дверь отворяется, пар
Белый вползает оленем.
Входят смотритель, десятник, семья.
Ветер в проеме, зима. И земля —
Больше пространство, чем время.