Юлия Колесникова: Колыбельные для Волчицы

Каково это, выключить свет внутри,
И в бессонницах прячась, не видеть зари,
Замечать только мертвые фонари
С выбитыми глазами?

Каково это,
там, где плакалось,
не дышать?

Я имею право внезапно в путь
И имею право навечно «здесь».
Я с тобою слабее, и в этом суть,
Суть и только… не месть.

Вот поэтому я разрываю силки
И капканы твои обходить тороплюсь.
Мне остаться не то чтоб совсем не с руки —
Я с тобою боюсь…

И себя, и тебя, и теней на стене,
В ожидании окрика я как струна.
Рву живое. Свое оставляю себе —
Я тебе не нужна.

Я тебе не нужна… Облегченье! Не боль!
Я тебе не нужна! Оставляю себе
Свое право забытое встречи с собой,
Возвращенья к своей судьбе!

Мне по силам теперь самый трудный путь,
Я уже не сумею остаться здесь.
Я с тобой неживая, и в этом суть,
Суть и только… не месть!

Год миновал. Мучителен. Тяжел.
Ты не звонил – себе остался верен.
Ты помнишь, каялся, что ночевать пришел?
А я жалела, что открыла двери…

Год миновал, как вышел за порог,
И Бог с тобой… Вот-вот уже аллеи
Заполонят влюбленные. Итог? —
Весна пришла! Я больше не болею.

И имя я твое, ни дать ни взять,
Без дрожи говорю. Да что там имя…
Но знаешь, все же я хочу сказать:
Вот так и с посторонними нельзя.
А мы… А мы ведь не были чужими?!

Ставни скрипели, и дождь моросил.
Ветер по крышам гулял.
Свет он в прихожей в ту ночь не гасил,
Словно бы все уже знал…

Я целовала (не глядя) в висок
И подбирала слова…
Шелковый мой теребил поясок —
«Там зеленее трава?..»

Больше меня ни о чем не спросил
И не просил ничего.
Ставни скрипели, и дождь моросил
Только уже без него…

Наутро «Прости» смс-кой скинул.
Наутро в глаза посмотреть не мог.
Дрожащей рукой дробью выстрелил в спину.
А знаешь… Лучше бы пулей в лоб!

Отчаянно хочется, нет, не выпить – напиться!
И выкричать, выхаркать все, отчего не спится.
А я ведь тебе говорила – мы разные птицы —
Не будет у нас одного на двоих гнезда…

Ты рвался ко мне сквозь прокуренный выцветший город
В морозы за тридцать и в зной (даже если под сорок).
И только когда поменял на ладонях узоры,
Вдруг вспомнил, что там у тебя своя борозда:

Что там и очаг, и обед… И обет до гроба!
Что мы торопились/что мы опоздали оба!

А знаешь… писать это смысла-то нет особого…
И вот что, ты тоже, пожалуй, уже сюда не пиши!

Ты отпечатался у меня на сетчатке ожогом.
По телу прошел разрядом… болевым шоком.
Запястья сжимал крепко. Маневры. Штопор.
Ступор…
Еще что там?

Сердце вдруг перестало умещаться в грудной клетке.
Тело, как глина, податливо. Простыни утром – слепки
С ночи горячей и душной. Глухи и слепы,
Мы возвратимся утром в квартиры-склепы.

Вовремя ведь сбежали – не увязли по локоть!
Я буду выть в подушку и тушь, как копоть,
Мазать по скулам. Нервно в ладоши хлопать,
Ритм отбивая музыки, все же не попадая в такт…

И я становлюсь вдруг злая и «не своя»…
И не способна на разные чудеса.
Маяк, ужаснувшийся тьме, – разве это маяк?
А если родные, то разные полюса

Не слишком ли, чтобы, двигаясь, не мешать,
И чтоб ненароком вмиг не разбить мечту?
Мой метод дыхания – попросту не дышать —
Ты сам задушил во мне живущую, ту,

Которая хоть с обрыва, когда не с ней…
Ты кто в своей чертовой сказке – Акела? Каа?
Не можешь быть рядом, тогда приходи и…
И тут ты звонишь, и в трубке твое: «Ты как?..»

И он позвонит и протянет: «Я без тебя устал!»
«Сдаюсь», мол, «повержен, а думал, что нервы – сталь…
Сейчас я приеду, останусь здесь лет до ста!» —
Бросай скорей трубку – спасайся, пока не поздно!