Михаил Антонов - Право и общество в концепции Георгия Давидовича Гурвича

Я перечисляю все это главным образом для того, чтобы подчеркнуть: 1) основную черту проф. – влечение к науке, 2) кочевую жизнь проф.

Политические вопросы для профана не безразличны, но являются второстепенными. К началу революции он поправел – меньшевик-оборонец – в момент Октябрьской революции он еще поправел; в начале гражданской войны считал себя «белым»; когда познакомился на юге с «белыми», он опять полевел. Он социалист, но не марксист, он не народник; он определяет себя как «гильдейский социалист» английского типа. Исходным пунктом его социализма служит этика, требования морали. Как социалист, он – республиканец.

Проф. не признает какой-либо положительной религии. Но он не атеист и считает, что атеизм – концепция грубая. Он противник преследования и борьбы с какой бы то ни было религией. Он считает, что относительное не может существовать без абсолютного, и что что-то абсолютное, стоящее над всем относительным, должно быть.

То обстоятельство, что атеизм является как бы одним из неотъемлемых признаков левизны, а теизм – правизны, создает такое положение, что проф. не чувствует себя вполне своим ни в правом, ни в левом лагере.

В гимназии проф. не имел друзей. Он слишком рано углубился в вопросы отвлеченного характера, и это отчуждало его от его сверстников. Единственный период, когда он имел друзей, – это университетский. Затем проф. стал кочевать. Создавались знакомства, но главным образом на почве науки; дружеских отношений не завязывалось. Единственный друг проф. – его жена (он женат 10 лет). Возможно, признает проф., что отчасти виной этому – его характер. Он считает, что человек должен быть откровенным, что не высказывать полностью свое мнение, значит унижать себя, свою душу. Возможно, что благодаря этому он (если не считать его жены) одинок. В масонской среде он рассчитывает найти людей, в обществе которых он «нуждается». Возможно, что, подходя с заранее доброжелательными чувствами к организации, основой которой является этика, он найдет как раз ту среду, которую он тщетно до сих пор искал.

Впечатление мое следующее. Проф. – человек, слишком много успевший научно для своего молодого возраста – для 33 лет. У него есть, несомненно, большое самомнение, но одновременно неудовлетворенность. При большом запасе теоретических знаний, проф. мало знает реальный мир. Это грубый камень, но драгоценный. При огранке он может дать блестящие результаты. Удастся ли его огранить? Не берусь судить. Одно могу сказать: я не считал бы возможным отклонить его, без опроса под повязкой. По тому впечатлению, что он проявил на меня, я не колебался бы голосовать за принятие проф. Но проф. резок, резкость может производить и обратное впечатление. Я предлагаю поэтому допустить проф. к опросу под повязкой: лучше идти на риск проф. быть впоследствии непринятым, чем на риск Л. не получить в свою среду незаурядного члена. Я полагаю, что в данном случае опрос под повязкой должен быть весьма серьезным и разносторонним, и если Л. постановит допустить проф. к опросу под повязкой, то желательно, чтобы братья подготовились к этому опросу. Мне понадобилась почти двухчасовая беседа для того, чтобы я мог составить то впечатление о проф., которое я вынес, но которое далеко не передано в предыдущих строках.

С братским приветом.

Париж, 26.04.1927.

Михаил Александрович Осоргин

Отзыв о Г. Д. Гурвиче

Дост. М. Николай Дмитриевич,

Ваше поручение (третья анкета о профане Г. Д. Гурвиче) я понял как поручение познакомиться с профаном лично, вглядеться в него, насколько возможно это при кратковременном свидании, и рассказать о впечатлении, которое он производит. Поэтому я не расспрашивал профана о том, что уже составляло содержание первых анкет, а старался вызвать его на разговор интимный.

Должен оговориться, что я был несколько предубежден против Г. Гуровича предшествующими беседами о нем в Комитете, а также и предшествовавшими анкетами, хотя эти анкеты были, казалось бы, для него благоприятны. Некоторые черты характера, отмеченные анкетерами (крайнее самолюбие, даже самомнение, известная «колючесть» характера и пр.) вызвали во мне предубеждение против профана. Познакомившись с ним лично, я прихожу к выводу, что эти черты не так страшны, что известную резкость профана приходится отнести на счет его молодого возраста (ему только 32 года), а главное, на счет его несомненной искренности.

Учитываю я, конечно, и то, что каждый человек, который заведомо для него подвергается допросу, при максимальной искренности – все же старается высказать лучшее, что в нем есть; в момент опроса он всегда несколько взволнован и поэтому необыденен, следовательно, всегда интереснее, чем в моменты обычные. Поэтому впечатление анкетеров всегда бывает украшено влиянием приподнятости интимного разговора. Учитывая все это, я даю отчет о моем свидании с Г. Гурвичем лишь спустя три дня после нашего разговора, чтобы быть, по возможности, объективным и дать улечься первым впечатлениям.