Александр Васильев - Суд присяжных - последний шанс Фемиды. Адвокат в процессе с присяжными - стратегия и тактика защиты

Наконец, следует упомянуть и вербальные факторы, влияющие (в основном негативно) на степень доверия к речи адвоката. К ним, в частности, относятся:

— Наличие ограничительных выражений типа «я думаю», «это кажется похожим», «если я не ошибаюсь», «возможно». Хотя, если указанные выражения приписать своему оппоненту, то уровень недоверия будет расти уже к нему: «Уважаемый прокурор возможно думает, что его аргументы убедительны» или «Свидетелю обвинения Петрову, его собственное заявление кажется похожим на правду». Более того, в некоторых оборотах использование подобных выражений может использоваться для создания определенного ироничного отношения к аргументам противника: «Если я не ошибаюсь, то единожды ударив человека кулаком в грудь, весьма сложно причинить ему смертельное ранение» и т.д.;

— Подъем интонации в утвердительных предложениях. Например, если вопрос касается количества ударов, нанесенных потерпевшему, то говорящий отвечает: «Пять, десять?!» с повышением интонации, что заставляет его ответ воспринимать как вопрос, то есть как полную неуверенность в сообщаемых им сведениях;

— Прямое заявление о своей неуверенности, например, «я не уверен», «я могу ошибаться» и т.п.;

— Наличие интенсификаций. Например, использование оборота «очень близкие друзья» вместо «близкие друзья» или просто «друзья»;

— Использование большого количества чужих цитат;

— Использование «пустых» прилагательных типа «превосходный», «очаровательный», «милый» и т. п.

Хотя, конечно, звучание всех здесь приведенных словооборотов весьма зависит и от контекста в котором они используются.

Может возникнуть, однако, вопрос: а какой способ анализа информации все-таки в большей степени характерен для присяжных — центральный или периферический? Честно говоря, и сказанное ниже всего лишь моя догадка, тем не менее я считаю, что шанс того, что в коллегии будут преобладать присяжные с центральным способом восприятия информации гораздо выше, чем с периферическим. Более того, по моему мнению, этот шанс будет стабильно выше и при сравнении коллегий присяжных из РФ и других стран, практикующих такую форму судопроизводства. Дело здесь в том обстоятельстве о котором мы уже говорили: участие в судах присяжных в тех же США — это обязанность граждан, участие же в суде присяжных в РФ по сути является делом добровольным. В итоге, в числе российских присяжных оказываются люди, как минимум, элементарно мотивированные к участию в процессе. То есть такие граждане, осознанно ставшие присяжными, считают себя способными и обязанными разобраться в сути дела и принять справедливое решение. Соответственно, оснований пользоваться периферическим способом обработки информации у наших присяжных значительно меньше, чем центральным…

«Дорогой сэр, поскольку моя секретарша — дама,

я не могу ей продиктовать то, что о вас думаю.

Более того, поскольку я — джентльмен,

я не имею права даже думать о вас так.

Но так как вы ни то, ни другое,

я надеюсь вы поймете меня правильно».

Просто анекдот

«Числа не помню. Месяца тоже не было.

Было черт знает что такое».

Н.В.Гоголь, «Записки сумасшедшего»

Во время учебы в юрвузе, мне (как технарю по складу мышления) наша родная кодифицированная система права — в сравнении с прецедентной англо-саксонской — казалась вымуштрованными римскими легионами на фоне разношерстной толпы степных варваров. А потом я столкнулся с суровой прозой нашей юридической жизни и понял, что при всей стройности, логичности и перспективности идей, заложенных в кодифицированной системе права, использование прецедентов оказывается куда ближе к реальности и куда полезнее.

Общественные отношения, регулированием которых занимается юриспруденция, усложнились настолько, что каждый день преподносят юристам все новые и новые сюрпризы. Законодатель не только не успевает за реальностью, он ее (складывается такое впечатление) и не понимает вовсе, либо видит через какую-то кривую призму. В итоге, судебная практика у нас все сильнее и сильнее отрывается от правовой теории. Поэтому спасти ее (российскую Фемиду) может, похоже, только официальное признание судебного прецедента. Это хоть как-то компенсирует текущие законодательные пробелы и обеспечит приемлемый уровень предсказуемости судебных решений. Пока же, в отсутствии судебного прецедента, на просторах нашего «судебного фронтира» обитает некий парадоксальный зверь — «единство судебной практики». Парадоксален он потому, что живет он исключительно на филькиных правах и вспоминают об этом самом «единстве» только тогда, когда это выгодно правоприменителю (точнее сказать — обвинителю), а во всяком ином случае вспоминают совсем другого зверя — «независимость судебной власти», благодаря чему и посылается это самое «единство судебной практики» в отдаленные юридические дали.