Сергей Хоружий - «Улисс» в русском зеркале

как всюду ныне в россии места наши отнюдь не были оторваны от новейшей культуры и сельские досуги оживлялись почасту ревом могучих истребителей что раздирали небо во всех направлениях оставляя за собой конусы маха с адским грохотом разбивавшиеся о землю проносились ракеты классов земля – земля и воздух – воздух иногда задевая головы жителей которые впрочем обращали на это мало внимания вначале некстати подвернувшихся обывателей оттаскивали до ближайшей ямы потом сволакивали на обочину что вскоре также сочли излишним и спотыкаясь о громоздящиеся тела родичей и друзей лишь ярко изобретательно выражались ничто не нарушало спокойствия мирного уголка однако сельчане привыкшие болеть за судьбы страны с тревогой поглядывали в сторону столицы откуда с недавнего времени начали доноситься странные погромыхивания меж тем как небо озарялось широкими багровыми сполохами день ото дня грозные громыхания нарастали и скоро мощное звуковое давление не оставило ни единого стекла в окнах изб а деревенские кумушки судача на улице уж не могли расслышать друг дружку что нисколько не уменьшало сердечной живости общения служившие в армии как знатоки разъясняли прочим звуковую палитру и вскоре мы уже легко различали тяжкое преисподнее уханье главного калибра от которого долго болели уши к двум из нас это относилось как понимаете фигурально бодрый грохот обычных полевых орудий и леденящий свист реактивных установок град все как один не исключая и нас жадно хотели знать о судьбоносных событиях что явно разыгрывались в столице и в горенке лидии иванны приютившей единственный в селе телевизор юность толпился вечно народ изображение по непонятным причинам погода или что с неких пор доходило перевернутым но от этого пожалуй еще наглядней для нас делался кат письтории сливший неразличимо Дублин на пасху 1916 года и москву конца пенелопы-в-зеркале и дублин конца цирцеи и москву начала 90-х на экране старенькой юности вверх ногами дергался пандемониум на тверской парни в бронежилетах и касках с пулеметами огнеметами икрометами гранатометами банкометами ведут шквальный огонь одни в направлении от манежной к пушкинской другие от пушкинской к манежной пики лязгают о кирасы сраженные фигурки падают вверх и вверх же капает и льется алая кровь в ближних ларьках банках зданиях совмина госдумы завели выдвижные лапы с компьютерным управлением лапы цепляют подтаскивают трупы деловые люди споро обшаривают их с упором на общечеловеческие ценности затем разделывают фасуют павших героев в яркие импортные упаковки взлетают вниз здания полночное солнце закрывает тьма потом показали неожиданно фрагмент агентурной съемки на красной площади в подземелье мавзолея лигарев и фуганов тайно служат черную мессу на животе мумии скудную плоть пришлось раздеть нагишом ритуал иначе не действен и кот федька смотрящий вместе со всеми вдруг ощетинивается трясется и испускает истошный вой хоть был всегда скептик и атеист а к друзьям моим в отличие от глупых коз не проявлял и унции страха мы не отходим от юности лидии иванны часами и постепенно откуда-то растет чувство что мы не можем больше здесь оставаться что нам надо туда хотя эта тяга мы понимаем равно опасна и абсурдна как ни странно больше всех нас подталкивает корифей в москву восклицает он до гроба я был таким трусом что мне хочется теперь взять реванш в москву в москву достал хуже трех сестер перемигиваемся мы с другом к одному из нас это относится вы понимаете фигурально но что ж он гость да сказать правду та же тяга снедает и нас не меньше ничего не попишешь трогаемся и вот одним ясным ветреным утром мы тронулись в прямом смысле видимо оттого что это же сделали в переносном

мы трогаемся навстречу канонаде и кровавому зареву путь наш труден и долог поезда разумеется не ходят мы движемся берегом канала из вод его из откосов то и дело встают фигуры собратья-покойники строители великого египетского сооруженья приветствуют моих друзей мы движемся вдоль замершей магистрали мимо целых белогвардейских составов пассажирских и товарных застигнутых заносами общим поражением колчака и истощением топлива эти застрявшие в пути навсегда остановившиеся и погребенные под снегом поезда тянутся почти непрерывною лентою на многие десятки верст мы движемся неубранными покинутыми полями ржи зловеще бурой коричневой цвета старого потемневшего золота зерном набиваем рот и с трудом перемалываем его зубами к двум из нас это относится сами понимаете фигурально и мы приближаемся приближаемся и чем более приближаемся чем мы ближе тем становится тише канонада слабее тусклее зарево канонада стихает молкнет гаснет тускнеет зарево чернеет чернеет небо канонада смолкла но никакой звук иной не сменил ее звук ушел исчез зарево уходит стирается с неба стерлось и никакой свет иной не сменил его свет стерся исчез исчезло стерлось не свилось опять ты с твоими точками над i черное небо где мы куда мы движемся властная ватная неслышная чернота простирается до горизонта вздор горизонта нет и простирается не слово уходит в пустозвук срастворяется черноте и с ним тело куда мы движемся движемся? мы? не движемся и не мы моих друзей нет срастворены черноте властная неслышная чернота они в ней они она но я где я не в ней не вне ничего нет вне ничего может быть это точка безумия узел смерти в котором мы не узнаны и не развязаны для небытия всесмерти топос топкий телослова снег падает на живых и мертвых да я хочу Да одинокий последний любимый долгий рекобег по-за евой и адамом одинокий долгий рекобег по-за si ¿muero porque non muero si?