Сергей Хоружий - «Улисс» в русском зеркале

Все вы помните наизусть, конечно, эти страницы. Шем писака меньшовик и алшемик из своего ненебесного тела неневедомую изводя дозу непристойной материи [эти пять «не», в них выпад ответный гения и возврат билета, прошу я читателя заметить, смиренный Сергий, писец и летопиписец] утверждается в космическом своем существе melliflue minxit и утверждается в существе творческом истово и неукротимо предаваясь писанию писает он и он пишет извечный невечный обоюдописа́тель-пи́сатель вы слышите как язык ваш неподражаемо и неложно вам сообщает про сакраментальный союз стихий первопоследний алшемик исписал каждый квадратный дюйм единственного подручного колпака шутовского, собственного тела, покуда своей коррозийной сублимацией один в непрерывном настоящем залоге кожух медливо не развернул всю поприхотипригнанную кругокатную историю (и следственно, он сказал, мысля от собственной индивидуальной персоны жизненегодного житья, трансакцидентировал медливыми огнями сознания в дивидуальный хаос, погибельный, властный, присущий всеплоти, человечий сугубо, смертный) но с каждым словом что оставалось непреходящим осьминогое я которое он выструивал-из-заслонял-от кристаллического мира скукоживалось все шагренкожистей и дориангреистей в своей рваникчемности.

Здесь сказано все и навсегда. В единственном мире кругокат неотрывен от того, что я называл в свое время эпос тела, от шутовского моего колпака, что шагренкожась, уж скукожился так, что стал до предела неузнаваем его фасон, как вы изволите сами видеть, только что ж нужды, что нужды, как дед моего героя, Липоти базиликограммат, я пребываю верным служителем бога Тота в кругокате письма, неразделимом самотождественном кругокате тела-письма-истории, в ПИСЬТОРИИ, каковая есть единое и всё, лишь громовыми ударами кругокат не обрываясь разрывается и членится, и слышимо уже мне, хоть, верно, не слышно вам, как вскоре над вами и посреди вас раздастся грозный раскат – что, впрочем, нисколечко не колышет досточтимейших граждан вашей обширной страны в стенах илиза илизасте это досточ очтим бра бран собра

О слушай, слушай, слушай!

Голос моего хозяина!

несколько нетрадиционное заключение речи и сопровождавшие его тело(?)движения классика нелепо-пугающие для тех кто помнил плохо цирцею не слишком были замечены словодельцами которые давно уже с аппетитом следовали приглашению предыдущего оратора конечно ускользнула от них и легкая допущенная гением передержка причисление вашего слуги к ученикам своим лестное однако неосновательное я же признаюсь испытал укол известного раздражения к чему однако сразу добавим что он и остался единственною шероховатостью между нами за все эти памятные дни то был кстати немалый сюрприз для нас язвительный и колючий нрав корифея вошел в легенду и мы с тревогою ожидали высокомерной критики готовились к нападениям и спорам а вышло-то между тем скорее наоборот и мирный дружеский разговор вращался больше вокруг сравнительных достоинств виски джей-джей-энд-си и славной перегородовки фирменной настойки моего друга на этих ну знаете переборочках внутри грецкого ореха после нескольких дней живых российско-ирландских собеседований в таком духе мы решили а чего собственно в этой москве торчать дернем-ка на лоно природы и впрямь в столице нас ничто не удерживало раструбив и раззвонив о приезде корифея задолго до самого события третий рим затем словно забыл о нем вплоть до того что когда открылся-таки пресловутый вербалайф причем открылся с великой помпой с пышным концертом некрозвезд и исполнением праздничной кантаты С песнями борясь и помирая наш народ на кладбище идет да так вот в числе приглашенных на открытие не было джеймса джойса хотя не что иное как толки о визите ирландского некрогения родили на свет идею конгресса а с нею и учреждение таинственной премии пукина кстати пукин-то этот оказался в итоге пупкером что нас нисколько не удивило и премия пупкера была торжественно вручена некоему милашевичу некропрозаику одних лет с нашим классиком но смеем судить не совсем одного таланта притом даже неизвестно где похороненному этой чудесной новости было для нас довольно утро следующего дня нас застало уже вдали от обезумевшей толпы на берегах тихой митинки как в идиллические времена царя ивана или царя бориса журчавшей по равнине между угличем и калязином где сходятся тверские московские и ярославские земли здесь провели мы неразлучною троицей несколько безмятежных дней разбирая сравнительные достоинства тверского темного и портера гиннесс признавая что лиффи будет пошире митинки но та зато чище ну или до войны была чище да потягивая козье молочко к двум из нас это относилось как понимаете фигурально и когда мы за ним заходили к соседке лидии иванне изящные тонкорогие созданья шарахались и топорщили шерсть дыбом фигуры моих друзей фантастическими контурами адских крок прочерчивались на яркой зелени березок за гробом оба художника стали как-то удивительно схожи и мне порой стоило труда различать их