Сергей Хоружий - «Улисс» в русском зеркале

Безусловно, в лице – или, точней, понимаешь, в черепе – дорогого нашего гостя мы сегодня приветствуем крупнейшего худлитпокойника столетия, в некотором роде труп века. Его творения мы считаем по праву классикой современности, образцом, который достиг, понимаешь, совершенства. Но дальновидный Митрий Михеич нас тут учит один вопросик задать: а скажите-ка, господа хорошие, чего это образцы вы так ловко нам демонстрируете? И тут господа бледнеют! Деваться некуда им, приходится признавать: все их хваленые шедевры суть образцы чистейшего уродства и тлена. Подчеркну: тлена! И прошу заметить, Митрий Михеич это указывали нам задолго до сегодняшней встречи, так что здесь перед нами самый глубочайший пример научной прозорливости и предвидения. Все станет сразу же на места, товарищи, если поставим мы их продукцию рядом с истинными, неоспоримыми шедеврами, если поставим рядом Мальчиша-Кибальчиша, Березоньку нашу Белую, Гидроцентраль имени товарища Мариэтты Шагинян. Ясно станет: талантишку у тех жидковато! А вся ихняя слава, ну вы же не маленькие, товарищи, вы догадываетесь. Все тут подстроено, публика обработана, где надо подкуп, где надо кровавая расправа. Мы все с вами помним, как погиб наш Пушкин. И в итоге махровая бездарность, такая как этот вот сраный Джойс, в два счета оказывается в мировых гениях. Вот так, товарищи, работает ихняя культура!

Однако не будем заострять, господа, сегодня у нас упор на общечеловеческие ценности, и мы эти ценности трактуем со всей, понимаешь, широтой, как видите, даже не исключая покойных представителей человечества. Пока только выдающихся, но это лишь первый опыт, мы его будем развивать, и кто знает, может быть, в недалеком будущем мы еще увидим здесь, в этом зале, целое множество мертвецов, знатных и незнатных, независимо от образования и заслуг, пола и возраста, и конечно независимо от национальности. Перефразируя в некотором роде великого Гоголя, скажем: все гробы будут в гости к нам!

А сегодня мы вас понимаешь приветствуем, мистер Джойс, мы рады вас встретить и угостить от всей широкой русской души. Пейте и кушайте, господа!

Высокочтимейший глава высокочтимого собрания, милостивые государыни и государи!

Позвольте выразить мою совершенную признательность за те внимание и честь, что столь щедро расточаются вами скромной моей персоне. Ценя радушие вашего приема, я испытываю не меньшее удовольствие и от вашего восхитительного здравомыслия, от неподражаемой невозмутимости, с какой откликнулись вы на мое прибытие и мое присутствие здесь. Я не встретил ни слабоумных недоумений, ни идиотических басен, ни детских ужасов и восторгов – словом, ничего их тех обильных свидетельств людской глупости, что сопровождают обыкновенно явления моих собратьев-покойников.

Этот отрадный факт обращает меня к некоторым из моих давних размышлений о вашей стране. Я полагаю, что здесь перед нашими глазами некое достопримечательное свойство России и русских, ведущее нас в глубину их природы. Как издавна уяснилось мне, едва ли еще где-либо грань между смертью и жизнью столь зыбка и незаметна, столь с легкостью переступаема – в обе стороны – как в вашем отечестве. Это не тайна и для вас, мы слышим порой, как вы сетуете на это – однако же признайте, милостивые государи: если и будет преувеличением сказать, что вы всегда этого хотели, то святою истиною будет сказать, что к этому вы всегда направляли ваши усилия. Ваши владыки-деспоты всех веков и режимов, ваши раскольники, ваши террористы, ваши литературные гении, что в юности столько раз увлекали меня в свои захватывающие внутричерепные путешествия, – все они с трогательным единодушием и пылом, из века в век, стремились сокрушить одно и только одно: границу между явью и вымыслом, реальностью и мечтанием. Они истово устремлялись к тому, чтобы русская одержимость и wishful thinking (неспроста этому выраженью нет перевода на ваш язык!), русское безумие и русский бред равно были бы разлиты в русском сознании и русской действительности, в вашей внутренней и вашей внешней истории. И они – преуспели. За всеми драстическими переменами, коим дивятся пустоголовые – я не имею в виду здесь буквальный смысл, господа! – я нахожу у вас лишь унылые повторенья, очередные победы прожекта и произвола над трезвым и кропотливым устроеньем вещей. Plus ça change, plus c’est la même chose.

Но здесь мне пора вас предостеречь, господа, предостеречь от того, чтобы вы услышали в моих словах декларацию превосходства. Минули годы, когда я бывал исполнен этого чувства! с тех пор давно уж оно представляется мне лишь пустым и суетным. В каждом из жребиев людских свое безумие и своя тщета – и призрачны, мнимы все превосходства в мире – хладном и смешном мире, как верно выразился мой присутствующий здесь ученик, и нет нужды в уточненьях, об «этом» или о «том» мире речь, ибо мир – к сожалению или к счастью – мир один, господа! И при всем том, есть один лишь жребий, что я мог выбрать, и выбрал, и что пребудет со мною. Меня позабавили раздумья ваших ветеринаров над тем, что я за существо. Обратись они ко мне, их озадаченность могла бы еще возрасти: они узнали бы от меня, что живой или мертвый, я – Художник. Художник – диковинное существо! На каждой из станций моего земного труда я брался заново за его описание, и всякий раз оно выходило иным, опыт юности, потом бесополезно нечитаемая Голубая Книга из Экклса, édition de ténèbres, пока наконец в немыслимой ночной книге я не высказал все, что доступно человеку.