Array Антология - Гендер и язык

В буквальном смысле термин «женский язык» явно сомнителен. Как отмечает Сэлли МакКоннелл-Джине [Sally McConnell-Ginet 1998], на вопрос «На каком языке вы говорите?» никто не ответил бы «на женском языке» или «на женском английском». Даже менее радикальный термин «гендерлект», созданный по аналогии с «диалектом», «социолектом» и «идиолектом», является сомнительным, так как женщины и мужчины не образуют в большинстве случаев отдельные речевые сообщества. Некоторая степень сегрегации и изоляции на основе гендера обнаруживается во многих или большинстве обществ, но везде мужчины и женщины все-таки вовлечены в деятельность хотя бы некоторых основных общественных институтов (таких как семья или домашнее хозяйство, трудовой коллектив, сельская община), занимая разное положение внутри этих институтов. Как заметила социолингвист Пенелопа Эккерт, гендер действует иначе, чем раса, этническая принадлежность или класс:

Гендер и гендерные роли нормативно взаимны, и хотя принято думать, что мужчины и женщины отличаются…предполагается, что это отличие является источником притяжения. Поскольку властные отношения между мужчинами и женщинами подобны отношениям между господствующими и подчиняющимися классами, а также между этническими группами, повседневный контекст, в котором эти властные отношения разворачиваются, весьма разнообразен. Не существует культурной нормы, требующей, чтобы каждый представитель рабочего класса сочетался браком с представителем среднего класса или чернокожий человек сочетался браком с белым человеком. Однако наша традиционная гендерная идеология навязывает именно этот тип отношений между мужчинами и женщинами [Eckert 1989, 253–254].

Таким образом, вопрос, что такое «женский язык», становится вопросом о том, как функционирует норма гендерной «взаимности», чтобы посредством языка дифференцировать «женщин» и «мужчин» в одном речевом сообществе.

Для ответа на этот вопрос вновь необходимо обратиться к идее Мэтью о трех парадигмах. Ранние дофеминистские дискуссии (например, [Jespersen 1922]) колеблются между мнением, что «гендеризованный» язык «транслирует» врожденные биологические склонности, и точкой зрения, что он «символизирует» гендерные роли, которые по существу социальны. Представители феминистской лингвистики, как и большинство представителей общественных наук, предпочли теорию «социальных ролей». В этом случае социальная роль включает и тот факт, что индивид говорит (т. е. имеет определенный коммуникативный стиль) как женщина или как мужчина, хотя женщины чаще были в центре внимания гендерных исследований.

Это положение привело таких «пионеров» феминистской лингвистики как Робин Лакофф [Lakoff 1975] к предположению, что «женский язык» является результатом социализации раннего детства. Родители и другие авторитетные лица стимулируют маленьких девочек усваивать гендерно специфичную манеру говорения, которая демонстрирует их женственность посредством языка точно так же, как ношение платья с оборками, игра в куклы, «бросание мяча по-девчачьи» и отказ от «грубых» игр демонстрируют женственность (как культурную норму) физически. И эта женственность – не просто условная совокупность особенностей, функция которой – подчеркнуть несходство девочек и мальчиков. Это символическое разыгрывание слабости: например, готовность занимать меньше места, предъявлять меньше требований, казаться слабее и менее агрессивными, чем мальчики. «Женский язык» в понимании Лакофф характеризуется, в частности, употреблением уменьшительных средств, снижающих силу высказывания, и стремлением не использовать грубый или агрессивный язык.

По поводу идей Лакофф часто задают вопрос, насколько ее выводы о «женском языке» (ЖЯ) подтверждаются эмпирически. Данные Лакофф эпизодичны, и автора часто критикуют за то, что она безоговорочно приняла некоторых женщин – белых, англоговорящих жительниц пригородов США с относительно высоким уровнем жизни – за норму. Даже внутри одного и того же общества, Соединенных Штатов Америки, многие женщины – из рабочего класса или не англо-американского происхождения – не смогли отождествить себя с описанием ЖЯ Лакофф. В дальнейшем был проведен целый ряд исследований, но подтвердить точность описания не удалось.

Хотя рамки статьи не позволяют дать обзор всех эмпирических данных и контраргументов, следует отметить: оценивая доводы Лакофф теоретически , нет нужды останавливаться на конкретных вопросах содержания (какие черты могут или не могут быть присущи ЖЯ); важно сформулировать общее положение. Оно, я полагаю, заключается в следующем: женская манера говорения в любом сообществе или, точнее, способы говорения, которые в наивно-лингвистическом представлении ассоциируются с женщинами (независимо от того, верно это или нет), создают символическую картину представлений этого сообщества о нормах женственности. Действительная сущность последней может значительно варьировать: этнографическая литература показывает, например, что в то время как одни сообщества (сообщество, описанное у Лакофф, например) считают уклончивость типично женской речевой особенностью, другие (как малагасийцы, описанные Оке [Ochs 1974] связывают женщин с прямыми стилями (direct styles), а мужчин с уклончивостью (indirectness). Но универсально, по-видимому, то, что, если сообщество рассматривает определенный речевой стиль или жанр как типичный для женщин, оно также склонно считать этот стиль показателем того, «какие женщины (по природе)». Доказательство этого более общего утверждения кажется мне значительно более важным, чем доказательство отдельных гипотез Лакофф о ЖЯ (обзор, описывающий эту точку зрения см. [Sherzer 1987]). Само же утверждение может интерпретироваться в соответствии с более радикальной концепцией взаимоотношений пол – гендер, что будет обсуждаться ниже.