Александр Васильев - Игры в слова. Манипулятивные операции в текстах СМИ

«Мое поколение страдает “вселенской иронией”. Но ведь энергия духа, ушедшая на разрушение миражей, могла пойти на созидание. Ирония не может быть мировоззрением народа, она не созидательна» [Поляков 2005: 26]. – «За последние годы ирония из средства самозащиты превратилась в важный и весьма агрессивный элемент государственной идеологии… Можно взглянуть на это и с точки зрения управляемых процессов. Заставить общество забыть о своем прошлом, а лучше даже возненавидеть его – задача любой революции, особенно если воплощение ее идеалов в жизнь идет неважнецки… Смысл юмористических и сатирических произведений… за последние годы: какая постыдно смешная жизнь была у нас ДО, как нелепы люди, тоскующие о прошлом, как омерзительны те, кто пытается сопротивляться тому, что наступило ПОСЛЕ» [Поляков 2005: 85–86]. – «Основной метод управления, используемый «четвертой властью”, – метод полуправды, полуцитаты, полуухмылки, полуинформации» [Поляков 2005: 206]. – «Эмоциональное и информационное насилие над нами осуществляется разными способами. Но из всех способов важнейшим является ирония. Тотальная ирония. Отсюда пародийный модус повествования, усвоенный современным нашим ТВ» [Поляков 2005: 227].

Весьма характерны в этом отношении российские телепередачи, по явному недоразумению именуемые «юмористическими» («Аншлаг», «Кривое зеркало» и т. п.). Тиражируемые телевидением тексты местечковых скетчистов чрезвычайно многочисленны и как-то натужно веселы (что – на общем малорадостном фоне – невольно заставляет вспомнить классическое: «восславим царствие Чумы»); при этом они, как правило, довольно однородны во многих отношениях: и тематически, и словесно, и по манере сценического исполнения. Каждое из подобных произведений – и, конечно, вся их совокупность – направлены на переориентацию аксиологических координат социума, на низведение его духовных потребностей до уровня удовлетворения физиологических инстинктов: в этом они готовы, по выражению Гамлета, «Ирода переиродить» [Шекспир 1960, 6: 75] (то же можно сказать о многих присяжных публицистах перестроечно-реформаторского периода: «А уж Тряпичкину, точно, если кто попадется на зубок, – берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит» [Гоголь 1966: 84]).

Еще из пророческого романа Ф. М. Достоевского известно, что «во всякое переходное время подымается эта сволочь, которая есть в каждом обществе… Дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать всё священное…» [Достоевский 1957, 7: 481]. Запоздало прозревший персонаж того же романа говорит: «Весь закон бытия человеческого лишь в том, чтобы человек всегда мог преклониться перед безмерно великим. Если лишить людей безмерно великого, то не станут они жить и умрут в отчаянии» [Достоевский 1957, 7: 690–691]. Ср.: «Информационное же оружие можно применять как раз для уничтожения в человеке именно этой связи с “безмерно великим”. После этого до идеи самоуничтожения он дойдет сам» [Расторгуев 2003: 192]. Собственно, в своей совокупности именно на это направлены творческие устремления русскоязычных «юмористов».

Любопытны, между прочим, некоторые аналогии в конкретных действиях их – и их литературных прототипов.

Среди прочих «забавных штучек», придуманных одним из «бесов»-активистов Лямшиным (впрочем, «был слух, что Лямшин украл эту пиеску у одного талантливого и скромного молодого человека… который так и остался в неизвестности»), была и «забавная, под смешным названием “Франко-прусская война”. Начиналась она грозными звуками “Марсельезы”… Слышался напыщенный вызов, упоение будущими победами. Но вдруг, вместе с варьированными тактами гимна, где-то сбоку, внизу, в уголку, но очень близко, послышались гаденькие звуки “Mein lieber Augustin”, “Марсельеза” не замечает их… но “Augustin” всё нахальнее, и вот такты “Augustin” как-то неожиданно начинают совпадать с тактами “Марсельезы”… “Марсельеза” как-то вдруг ужасно глупеет: …это вопли негодования, это слезы и клятвы с простертыми к провидению руками… Но она уже принуждена петь с “Mein lieber Augustin” в один такт. Ее звуки каким-то глупейшим образом переходят в “Augustin”, она склоняется, погасает… Но тут уже свирепеет и “Augustin”, который переходит в неистовый рев… Франко-прусская война оканчивается. Наши [члены «кружка»] аплодируют» [Достоевский 1957, 7: 339–340].

В связи с этим эпизодом музыкально-иронического характера приходит на ум современная «забавная штучка» – музыкальный видеоклип русскоязычной группы «Ван моо» (видимо, от англ. one more – «еще раз»), записанный на студии Аллы Пугачёвой. Текст этого «знакового» (как принято выражаться сегодня) произведения начинался так: «А у меня дружок есть Петя, Он поет обычно на рассвете: “Харе, Рама, Харе, Кришна, Кришна, Кришна, Харе”», второй куплет: «У меня дружок есть Ваня, он играет на баяне: по полю-полю, по полю-полю», и через всю песню проходила красной строкой мелодия «Хава нагила» (так, собственно, и называется песня), сопровождавшаяся соответствующим национально-танцевальным представлением, и рефрен: «Такие песни поем мы вместе!» Любопытно, что эта «забавная штучка» активно демонстрировалась разными российскими телеканалами, особенно в июле—сентябре 1993 г.