Александр Васильев - Игры в слова. Манипулятивные операции в текстах СМИ

Успех телевидения как наиболее действенного информационного оружия объясняется несколькими его взаимосвязанными особенностями: тенденцией к «визуализации» («Мир таков – смотрите сами!»), сиюминутностью и быстротечностью информации, напористой идеологизированностью и политическим пристрастием, возникновением специфического языка, простотой восприятия текстов [Артамонова, Кузнецов 2003: 36]. Важную роль играют и другие, во многом общие для разных видов СМИ факторы, например, единство системы идеологического воздействия (сообщения основываются на данных, предоставляемых разным СМИ одними и теми же информационными агентствами; для адресата достоверным оказывается то, что́ многократно повторяется различными источниками); неспособность адресата критически оценивать получаемый им текст; принудительность содержания (стимулируемое стремление адресата «быть в курсе событий» и несомненно лестное для него самого ощущение собственного активного участия в формировании т. н. общественного мнения – «И вот общественное мненье!» [Грибоедов 1964: 111]); отсутствие возможности адресата вступить в полноценный диалог со СМИ (см. [Волков 2003: 62–63]).

При этом верификация сообщений СМИ в абсолютном большинстве случаев совершенно невозможна. Скажем, даже о том, что именно Б. Ельцин выиграл президентские выборы 1996 г. («…В безумии необъяснимом страна умудрилась избрать Ельцина … Всё решила ложь» [Константинов 2001: 189]), электорат узнал из сообщений СМИ. Что произошло в действительности, каким образом был достигнут этот эпохальный и, увы, судьбоносный результат – для аудитории СМИ так и осталось неизвестным (ср. [Леонтьев 2003: 76]).

Дезориентация, частые (и при этом как будто малообъяснимые) колебания «общественного мнения» происходят под влиянием СМИ, постоянные персонажи которых также не отличаются устойчивостью позиций. «Возьмите подшивку любой газеты года за два, полистайте и почитайте подряд комментарии какого-нибудь улыбчивого политолога, возможно, даже президента шикарного фонда. По мере чтения у вас может возникнуть подозрение, что никакой он не аналитик, а проходимец, зарабатывающий на озвучивании мнений, порой противоположных, но выгодных в данный момент тому или иному политическому клану… Стыдить человека за то, что ему в голову приходят исключительно хорошо оплачиваемые мысли… бесполезно. Но как же тогда быть с нашим правом на объективную информацию?» [Поляков 2005: 423–424]. Точно так же меняется и степень приверженности харизматических личностей (точнее, сделанных таковыми с помощью информационно-психологических операций через те же СМИ) ранее декларировавшимся ими идеалам; ср., например, сообщение российского президента американскому: «Я давно сбросил красный пиджак» (т. е. отказался от коммунистических «убеждений») (Б. Ельцин) [Останкино. 11.07.94]. Высокая принципиальность речедеятелей-политиков подкрепляется профессиональными усилиями работников телевидения, удостоенных такой характеристики: «Степень духовной извращенности этих людей давала возможность допустить, что кто-то из них даже любит свою работу» [Пелевин 1999: 72–73].

Вполне обоснованна, таким образом, точка зрения философа, полагающего, что «господствующим стилем мышления в СМИ является иррационализм. Фактически понятие истины используется в значении “то, с чем согласно большинство” или в значении “то, что полезно”. Это проявляется в характере аргументации. Для доказательства какого-то утверждения апеллируют к мнению аудитории, к традиции и к утилитарному смыслу. А часто аргументация почти полностью заменяется ложными доводами» [Нескрябина 2007: 109].

«Человек недоумевающий – замечательный материал для социально-нравственной инженерии» [Поляков 2005: 219]: его легко заставить поверить во всё что угодно. Это и происходит в ходе информационно-психологической войны, в том числе – и на внутреннем ее фронте.

И дискурс СМИ, и политический дискурс сегодня аргументированно рассматривают как относительно ограниченные и обладающие собственной спецификой речевые образования. Так, полагают, что, вдобавок к двум основным сферам коммуникативной практики общества, кодифицированной литературной речи и разговорной речи, «на наших глазах происходит формирование третьего речевого массива – речевой системы СМИ » [Коньков 2002: 76]. Справедливо, что и «политический язык воспринимается как особая система национального языка [курсив наш. – А. В .], предназначенная для политической коммуникации» [Чудинов 2003: 11].