Коллектив авторов - Испытание реализмом [Материалы научно-теоретической конференции «Творчество Юрия Полякова - традиция и новаторство» (к 60-летию писателя)]

Но временами такой подход берет верх. Такую ситуацию мы имеем и с Александром Солженицыным. Огромное значение его творчества никто не оспаривает, как и необходимость включать в школьную программу великолепные вещи – «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор». Но если в «Одном дне» тема сталинских репрессий ярко и правдиво раскрыта, зачем давать школьникам «Архипелаг ГУЛАГ» – «художественное исследование» вместо истории, где помимо осуждения сталинизма есть и масса более чем спорных моментов. Например, оправдание писателем предательства членов власовской РОА, оправдание крайне неубедительное. Словно бы воевали эти люди сами по себе напрямую с режимом, а не со своими же соотечественниками, русскими солдатами. И не на стороне гитлеровской армии, чьи цели сводились вовсе не к демократизации СССР, а к осуществлению плана «Ост». И это в то время, когда США, Украина и Канада выступают против инициативы ООН о запрете героизации нацизма.

В общем, идеи писателя достаточно противоречивы. Думается, критическое отношение к Солженицыну нисколько бы ему не повредило, а лишь позволило бы отделить зерна от плевел и не давать лишний повод недобросовестным комментаторам.

Вот это все наверняка и побудило Юрия Полякова выступить с особым мнением о «культе Солженицына», создаваемом нынешними культуртехнологами. Но попытка начать честный и открытый разговор натолкнулась на неоправданно жесткую и безапелляционную реакцию с другой стороны. В числе прочего прозвучало даже сомнение в том, достоин ли Юрий Поляков возглавлять «Литературную газету». Только что не требование снять с работы за убеждения. Реакция вполне советская. И это один из многих странных парадоксов нашей эпохи.

Публицистика Полякова принадлежит к числу раритетных по нынешним временам явлений. Тех, которые призваны умереть в новом «сверхэффективном» обществе.

Где-то с середины нулевых умирала литературная критика.

Ее место заняли книжные обзоры с пересказом сюжетов. Не то чтобы перевелись критики. Просто их постепенно перестали печатать. Критика сделалась лишней, как и фундаментальная наука. Вместе с критикой исчезла и настоящая публицистика – продуманный и спокойный разговор на выбранную тему, без штампов и словесных трюков вроде «коньяка по утрам». Слушателя стремятся схватить за грудки, потрясти и наорать в ухо. И все это в условиях сжатого медийного времени и пространства. То и другое стоит денег, а не накричишь – не продашь… Чтобы не поддаться этой ажитации, не быть полугламурным хамом, надо иметь огромную силу воли и желание сопротивляться давлению среды. У публициста Полякова ее достаточно. У него особый язык. Тот, на котором говорят образованные русские люди за чашкой чая. Без агрессии и гламурной манерности, но с четкими принципами. Это один из остатков материка русской культуры, который скрылся в глубине информационных вод в пору «эффективности» и «оптимизации».

То же и с беллетристикой. Беллетристический арсенал у Полякова богатый, ему не откажешь в умении закрутить интригу, сложить головоломку из житейских обстоятельств, его криминальным сюжетам позавидовали бы иные детективщики. Но литературность никогда не приносилась Поляковым в жертву ремеслу. Тайные пружины и колесики действия в конечном счете помогают Полякову взять читателя за пуговицу для серьезного разговора. И читатель любого ранга, от бывших мэнээсов до нынешних сисадминов, ему верит.

Интереснее всего наблюдать поляковских героев на психологических изломах. Словно проверяя ножку гриба: червивый или нет? Где здоровая часть, а где темные пятна начинающегося распада? Авторская зоркость подспудно передается читателю, но никогда не утомляет. Поэтому, вероятно, прозе Полякова суждено было стать энциклопедией эпохи «первоначального и окончательного накопления капитала».

Словом, в лице Полякова литератор становится геологом, открывающим давно забытые полезные ископаемые русской словесности. Его мироощущение вмещает в себя и милость к падшим, и сочувствие униженным и оскорбленным, и особого рода нравственную критичность.

Смех у Полякова не имеет ничего общего с постмодернистской всеобщей теорией относительности. Этот смех никогда не уничтожает свой объект до конца. Автор всегда готов поделиться житейской мудростью и поддержать непутевого героя, а заодно и читателя.

Есть в мире «острый галльский смысл», а есть и здравый русский смысл. Как бы ни было враждебно этому смыслу наше смутное время, он никуда не денется. Этот смысл продолжает жить и в людях, и в русской истории, и в Церкви, и, конечно, в литературе. Юрий Поляков один из тех, кто может нам это гарантировать.