Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Из приведенных материалов следует, что участие Набокова в берлинских и парижских литературных клубах было следствием и продолжением его многочисленных дружеских контактов в эмигрантской среде, а сами заседания напоминали описанные в «Даре» вечера у четы Чернышевских, на которых могли присутствовать и вполне далекие от искусства лица. Принимая участие в нескольких таких кружках кряду, Набоков вместе с тем держался особняком, охотно обсуждая лишь сугубо литературные темы, причем ни «Братство Круглого Стола», ни «Клуб Поэтов» не заявляли о создании нового направления в литературе, не провозглашали эстетических манифестов и не требовали от своих членов программных выступлений или публичного противостояния с какими-либо литературными школами или объединениями (кроме черносотенных или просоветских). Став в будущем намного менее терпимым к любительской или салонной литературе, к самому явлению литературных объединений и направлений и вообще ко всякой форме коллективного, а не уникально-индивидуального обретения художественного опыта, Набоков до середины 30-х годов вращался в одном сообществе не только с некоторыми близкими ему по духу или литературной выучке писателями и литераторами, такими как Сергей Горный, Глеб Струве, Владимир Амфитеатров-Кадашев, Михаил Горлин, Юрий Офросимов, Владимир Корвин-Пиотровский, а позднее, в Париже, – с Ильей Фондаминским, Владимиром Вейдле и Юрием Фельзеном, но и с вполне чуждыми ему по взглядам на литературу и писательское ремесло авторами. Воздерживаясь от поспешных заключений о мере и характере влияния русских литературных объединений эмиграции на Набокова, заметим только, что он, вне всякого сомнения, был многим обязан широкому кругу своих коллег и друзей 20–30-х годов, получая тот непосредственный заинтересованный отклик на каждое свое новое сочинение, который служит лучшим поощрением писателю и которого он в силу обстоятельств лишился после переезда в 1940 году в Америку.

Владислав Ходасевич (1886–1939) и Нина Берберова (1901–1993), его третья (гражданская) жена, приехали в Берлин из Советской России в то же время, что и Владимир Набоков (1899–1977) из Кембриджа, – в конце июня 1922 года. Часть зимы 1923/1924 года Ходасевич и Берберова провели, как и Набоков, в Праге. Несмотря на то что они немедленно приняли активное участие в литературной жизни русской эмиграции – Ходасевич как уже известный поэт и критик, Набоков как начинающий поэт и переводчик, – им не пришлось познакомиться там и тогда: Ходасевич и Берберова до их переезда в Париж весной 1924 года вращались главным образом в кругах просоветски настроенных писателей или так называемых «попутчиков» – М. Горького, А. Толстого, А. Белого, Б. Пастернака, И. Эренбурга и других, в то время как Набоков посещал литературные вечера «настоящих белых» и полагал неприличным заговорить с «большевизанами» Алексеем Толстым и Андреем Белым, когда случайно оказался с ними за соседним столом в ресторане [918]. Не могло способствовать такому знакомству и объявленное Ходасевичем вскоре после приезда в Берлин, в июле 1922 года, намерение вернуться обратно: «У меня заграничный паспорт на шесть месяцев сроком, – сообщал он „Новой русской книге“ в рубрике „Писатели – о себе“. – Боюсь, что придется просить отсрочки, хотя больше всего мечтаю снова увидеть Петербург и тамошних друзей моих и вообще – Россию, изнурительную, убийственную, омерзительную, но чудесную и сейчас, как во все времена свои» [919]. Их знакомство состоится лишь в октябре 1932 года, когда Набоков, уже известный писатель, приедет в Париж с выступлением на литературном вечере. Принадлежа к разным литературным поколениям и даже эпохам, сложившись как писатели в совершенно различных жизненных обстоятельствах, ко времени знакомства они mutatis mutandis окажутся во многом на схожих позициях. Их будет объединять не только универсальность талантов – и Ходасевич и Набоков (как и третий корреспондент – Берберова) были поэтами, прозаиками, критиками, исследователями истории русской литературы, – но и публичный attitude хранителей классических европейских традиций русской литературы, утверждение преемственности с ней литературы эмигрантской и противостояние направлению «парижской ноты», лидером которого был многолетний оппонент Ходасевича и Набокова Георгий Адамович.

Набоков поддерживал все основные пункты во взглядах Ходасевича на raison d’être и назначение эмигрантской литературы, требуя в собственных критических статьях и рецензиях от молодых авторов того же, что и старший его товарищ, – безупречной литературной выучки, совершенного владения языком и преданного почитания классических образцов русской литературы [920]. В полемике о «главном» русском поэте и вдохновителе эмигрантской поэзии Адамович и круг его сторонников склонялись к фигуре Лермонтова, Ходасевич и Набоков отстаивали непреходящий гений Пушкина [921]. Сколько бы ни были различны их взгляды на русскую литературу (о том, что корреспонденты не во всем соглашались друг с другом, можно судить и по письмам Набокова к жене, и по литературным спорам Кончеева – прототипом которого был отчасти Ходасевич – с героем «Дара» [922]), по отношению к Пушкину они были единодушны. Пушкин стал постоянной темой их переписки. Он дважды упоминается в напечатанных нами письмах Набокова к Ходасевичу и дважды же Ходасевич приводит пушкинские сочинения в двух своих опубликованных Дж. Малмстадом письмах к Набокову (ни одно из которых не является ответом на известные нам набоковские письма) [923]. После смерти Ходасевича Набоков назовет его в посвященном ему эссе «крупнейшим поэтом нашего времени, литературным потомком Пушкина по тютчевской линии» [924]. В английском предисловии к своему переводу трех стихотворений Ходасевича Набоков аттестует его как «одного из самых выдающихся пушкинистов» и отметит, что он, «переводя Ходасевича на английский, испытывал те же специфические трудности, что и при переводе Пушкина» [925].