Дмитрий Быков - Советская литература - мифы и соблазны [litres]

Причина даже не в том, что в картине феноменально яркие актерские работы оттянули на себя львиную долю внимания. Причина в том, что для советского человека победа – это событие такого масштаба, что с кем бы там ни велись сепаратные переговоры, это совершенно не имеет значения. Главное, что наши победили. Цена этой победы так огромна, что никакие вольфы с какими-то даллесами ее не отнимут. Тем более мы все равно находимся в тридцати километрах от Берлина, наша артиллерия каждый день и не раз по нему лупит, и мы вместе со Штирлицем радостно думаем: «Бомбят ребята славно». Не знаю, насколько психологически достоверно для человека, находящегося под бомбами, думать, что наши хорошо бомбят, – но Третий рейх такое абсолютное зло, что на этом фоне даже наша бомба, которая может тебя же убить, воспринимается как избавление. Поэтому сама фабульная историческая основа фильма, которую многие разоблачали и которая, конечно же, никакой критики не выдерживает, совершенно для нас не принципиальна. Нам важны два других сюжета, гениальных.

Первый сюжет, для нас самый родной, – это история радистки Кэт. Она отражена и в фильме, и в романе одинаково полно. Когда Татьяна Лиознова рассказывала о том, как делалась картина, она всегда упоминала особенности работы Юлиана Семенова над сценарием. Вместо папки со сценарием Семенов принес гранки своего романа, аккуратно разрезанные и наклеенные на печатные листы, – он что-то переписал, немножко что-то сократил, но в общем принес роман в абсолютно прежнем виде. И надо отдать должное и книге, и режиссерскому терпению Лиозновой, которая, кроме стиля своего блистательного, в произведение Семенова практически ничего не привнесла. Экранизация абсолютно точная: и то, как Кэт падает в обморок во время допроса Рольфа, и то, как гестаповец говорит «дитя» («Достаточно подержать ваше дитя три или пять минут…») вместо «ребенок», что создает совершенно нечеловеческую стилистику сцены, и бунт Гельмута, который спас дитя, – все было в романе, все описано дословно.

Линия радистки Кэт необходима в романе абсолютно, потому что это момент читательской идентификации. Штирлиц слишком хорош, чтобы мы могли соотнести себя с ним. Штирлиц – это спаситель, а мы – это русская «пианистка», которая пребывает в классическом положении советской женщины. Семенов, несомненно, понимал, что именно женская аудитория обеспечит ему огромный прирост популярности. Радистка Кэт, которая с двумя детьми прячется в канализационном люке, мало чем отличается в смысле статуса от советской женщины, что, отработав полный день, с двумя тяжелыми сумками возвращается в переполненном транспорте. Страдания Кэт ей понятны, особенно если учесть, что муж из ее жизни давно фактически устранился и сама она, абсолютно чужая в чуждом враждебном мире, вынуждена отчаянно выживать. Поэтому история Кэт – та тончайшая лирическая струнка, на которой наигрывают создатели и фильма, и романа.

Ну и третья тема, которая, собственно, в романе остается главной. Это тема Родины. Нам очень интересно, вернется ли Штирлиц к Сашеньке. Мы прекрасно понимаем, что любовь Штирлица к Сашеньке – миф, но нам хочется верить в любовь, которая продолжается семнадцать лет. Те, которые сразу бросились читать весь четырехтомник «Альтернатива», знают: Юлиан Семенов так подстроил, что Коля Гришанчиков знакомится со Штирлицем по чистой случайности в Кракове (роман «Майор Вихрь»). До этого Штирлиц не знал, что у него есть сын, и это тоже породило волну анекдотов: «Центр переслал Штирлицу шифровку о том, что у него родился третий ребенок. Разведчик вытер скупую мужскую слезу: ведь двадцать лет он не был дома». И, пожалуй, единственное, что привнесла Лиознова по-режиссерски в картину, чего в романе не было и быть не могло, это встреча Штирлица с Сашенькой. Микаэл Таривердиев, который написал невероятно красивую музыкальную тему, Тихонов-Штирлиц, который курит, с такой любовью бесконечно глядя на Сашеньку, и Сашенька, которая полными невыплаканных слез трагическими глазами смотрит на него безотрывно, сотворили идеал любви для всех советских зрителей. Еще и потому идеал любви, что лучше всего любить родину и жену, когда они находятся на безопасном расстоянии, и это тоже отдельная тема. Ностальгия Штирлица, страстная его любовь к березовому соку, к соловью, которого он внезапно слышит, – это все только потому, что он семнадцать лет не был дома. Если бы он все это время провел в Советском Союзе, подвергаясь регулярным чисткам, увольнениям, более того – репрессиям, как всякий разведчик, у Штирлица было бы к родине несколько иное отношение. И в предпоследней книге хроники «Альтернатива» – романе «Отчаяние» (1989) – его любовь подвергается таким серьезным испытаниям, что эту катастрофическую историю Семенов смог написать только потому, что случилась перестройка.