Владимир Елистратов - Неопавшие листья русского языка

Первое словосочетание, с точки зрения, например, английского языка («God’s human»), является неким избыточным абсурдом, семантической тавтологией и оксюмороном. Русский же язык переносит социальную вертикаль («челядь», «крепостной» и т. п.) на космическую, выстраивая прямую связь между Богом и человеком (каждым, отдельно взятым!), причем вектор этот и тот, кто зависит от Бога, служит ему.

«Род человеческий» в том же английском звучит как «human race», то есть подчеркивается биологическая, расовая, а значит — «разъединяющая» составляющая. «Human race» — это раса людей, а не других животных. «Race» — это еще и народ (то есть народ = раса). «Род человеческий» — это объединяющее, синтезирующее словосочетание: «все мы рождены людьми и потому едины», «мы дети человечества».

«Русский человек» на английский может быть переведен либо как «Russian» (без «человека»), либо с гендерно-биологическим «аппендиксом» («Russian man», «Russian woman»).

Слово «человек» в русском языке, на наш взгляд, упорно «консервирует» исконные этимоны, давая их многомерное, если угодно, «соборное» исполнение, уходя от плоскостного, одномерного бытования.

Заметим, что чисто биологическая и чисто социальная (вненациональная, внеродовая) семы как бы упорно отталкиваются русским языком. Противопоставление человека «остальному» животному миру в русском языке (если не брать биологическую терминологию) нерелевантно. Русское слово «человек» упрямо снимает и гендерную оппозицию. Оно же успешно изживает «батрака», «крепостного» и т. п. «Права человека» как социально-юридическая зона неких глобалистско-космополитических деклараций в реальной, повседневной жизни превращается в «права потребителей», «права матери и ребенка» и т. п. Слово «человек» словно бы «ускользает» из социальной (юридической, финансовой, экономической) зон, то есть зон полностью и безоговорочно десакрализованных.

Актуальными же остаются следующие семантические лучи: «человек — Бог», «человек — человечество», «человек — народ». И во всех этих лучах «человек» выступает как индивидуальное проявление соответствующих сил: Бога, Человечества, Народа. В дальнейшем возможна и необходима более подробная проработка этих трех лучей тезауруса с привлечением огромного свода словообразовательных моделей, терминологии («Богочеловек»), окказионализмов («человекоугодие») и т. п.

«Честь» — это и то, чем обладает человек (достойные уважения моральные качества, принципы, целомудрие, незапятнанная репутация, доброе имя), и то, как к нему, соответственно, относятся окружающие (почет, уважение). Это то сокровенное «внутреннее», которое необходимо сохранять для правильного отражения во «внешнем».

В сущности — что такое честь — объяснить невозможно. В этом смысле честь — некий онтологический аналог совести, благородства и т. п., того, что греки определяли то как «арэтэ», то как «калокагатия», китайцы — как «жэнь» и «вэнь» и т. д.

Синонимические словари «раскладывают» слово «честь» на — как минимум — три синонима: «репутация», «почет» и «невинность». Социально и гендерно «честь» тоже «разобщена»: «девичья честь», «честь офицера», «дворянская честь» и проч.

Но по сути честь — это «универсальное неуловимое», «дао души», тот инвариант духа, который может реализоваться во множестве вариантов. Честь — это, если выражаться культурологически, врожденная эмическая доминанта, эманирующий эйдос, иначе говоря, личностный стержень.

Бесчестность — это обезличивание, в конечном счете — бездуховность, бездушие и бесчеловечность.

Этимологически слово «честь» — один из самых синкретичных индоевропейских концептов. В различных языках он дает очень симптоматичные рефлексы. «Честь» в своих различных культурно-языковых исполнениях сопряжена с такими понятиями, как «понимать», «мыслить», «познавать», «соблюдать», «замечать», «намереваться», «чувствовать» и др. «Честь» — это как бы «все во всем», синкретическая пуповина взаимодействия индивида с миром, микрокосма с макрокосмом.

В современном русском языке «родственниками» «чести» являются, к примеру, такие слова, как «чтить», «читать», «считать» (+ «число», «чет», «чета») и, разумеется, «честный». Этот факт может многое прояснить.

Современное расхожее представление о том, что честному человеку трудно жить и что вообще «честь» — некий атавизм, мешающий «делать карьеру» и т. п., натыкается при лингвокультурологическом анализе этого корня на ряд препятствий.