Олег Лекманов - «Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

В финале этой записи Ахматова ссылается на монолог Гумилева 1908 г., который в 1921 г. был воспроизведен в мемуарах А.Н. Толстого (возможно, с обычными для него беллетристическими неточностями):

“Я сделал усилие, чтобы пошевелиться, и услышал стон. <���…> Я начал понимать, что лежу навзничь и гляжу на облака. Сознание медленно возвращалось ко мне, была слабость и тошнота. С трудом наконец я приподнялся и оглянулся. Я увидел, что сижу в траве на верху крепостного рва в Булонском лесу. Рядом валялся воротник и галстук. Все вокруг – деревья, мансардные крыши, асфальтовые дороги, небо, облака – казались мне жесткими, пыльными, тошнотворными. Опираясь о землю, чтобы подняться совсем, я ощупал маленький, с широким горлышком пузырек, – он был раскрыт и пуст. В нем, вот уже год, я носил большой кусок цианистого калия, величиной с половину сахарного куска. Я начал вспоминать, как пришел сюда, как снял воротник и высыпал из пузырька на ладонь яд. Я знал, что, как только брошу его с ладони в рот, – мгновенно настанет неизвестное. Я бросил его в рот и прижал ладонь изо всей силы ко рту. Я помню шершавый вкус яда.

Вы спрашиваете, – зачем я хотел умереть? Я жил один, в гостинице, – привязалась мысль о смерти. Страх смерти мне был неприятен… Кроме того, здесь была одна девушка…” (260, с. 38).

О важной детали, которая могла дополнительно и многократно усилить “обиду и ревность” Гумилева, Ахматова в 1925 г. рассказала П. Лукницкому: “На даче Шмидта были разговоры, из которых Николай Степанович узнал, что АА не невинна. Боль от этого довела Николая Степановича до попытки самоубийства в Париже” (216, с. 143).

Легко заметить, что все перечисленные подробности (особенно если прибавить к ним те, которые изложены в комментируемом фрагменте НБН) невозможно сложить в единую и непротиворечивую картину: топился, и / или травился, и / или “вскрывал вену на руке”? В Трувилле, в Булонском лесу или в Бют-Шомон? Из-за отказа возлюбленной или из-за того, что она была “не невинна”? Летом 1907 г. и / или осенью? На все эти вопросы ответить с уверенностью невозможно хотя бы потому, что ни Ахматова, ни Толстой, ни О. по понятным причинам не были и не могли быть свидетелями попыток или попытки Гумилева свести счеты с жизнью, а сам он, по-видимому, рассказывал о них со “все новыми и новыми подробностями”. Несомненно одно: в 1907 г. Гумилев был очень сильно и несчастливо влюблен в Анну Горенко, что вполне могло привести его к одной или нескольким попыткам самоубийства. См. также: 355, т. 1, с. 194–198.

Третий по величине парижский парк Бют-Шомон (parc des Buttes-Chaumont) разбит в девятнадцатом округе столицы Франции. Речь у О. и в рассказе Гумилева, вероятно, идет о центральной и самой высокой точке этого парка – так называемом Бельведере Сивиллы, расположенном на вершине пятидесятиметровой скалы.

С. 168 Чем, кстати, его рассказы сильно отличались от рассказов Андрея Белого… – …отпечатанные в его памяти. – Сравните, например, в мемуарах Ходасевича об устных рассказах Андрея Белого более позднего, берлинского его периода: “Слушать его в этих случаях было так утомительно, что нередко я уже и не понимал, что он говорит, и лишь делал вид, будто слушаю. Впрочем, и он, по-видимому, не замечал собеседника. В сущности, это были монологи. Надо еще заметить, что, окончив рассказ, он иногда тотчас забывал об этом и принимался все рассказывать сызнова. Однажды ночью он пять раз повторил мне, одну историю” (387, с. 92).

С. 168 …как правильно сказал Толстой, я не попугай, чтобы всегда повторять одно и то же. – Эти слова представляют собой непреднамеренный монтаж из двух фрагментов воспоминаний Горького о Льве Николаевиче Толстом (1828–1910).

Первый фрагмент: “Он сидел на каменной скамье под кипарисами, <���…> пытаясь подсвистывать зяблику. <���…>

– Как ярится пичужка! Наяривает. Это – какая?

Я рассказал о зяблике и о чувстве ревности, характерном для этой птицы.

– На всю жизнь одна песня, а – ревнив. У человека сотни песен в душе, но его осуждают за ревность – справедливо ли это? – задумчиво и как бы сам себя спросил он. – Есть такие минуты, когда мужчина говорит женщине больше того, что ей следует знать о нем. Он сказал – и забыл, а она помнит. Может быть, ревность – от страха унизить душу, от боязни быть униженным и смешным? Не та баба опасна, которая держит за…, а которая – за душу.

Когда я сказал, что в этом чувствуется противоречие с «Крейцеровой сонатой», он распустил по всей своей бороде сияние улыбки и ответил: