Леонид Карасев - Гоголь в тексте

А. С. Хомяков в письме к П. М. и П. А. Бестужевым писал, что стихи его «отчасти напоминают чувство, которое выражено в песне “Свете Тихий” (…) они грустные и не так торжественны; но вечер и молитва, кажется, выражены» [105].

И для А. С. Хомякова, и для о. Сергия Булгакова «Вечерняя песня» была очень дорога (последний даже называл ее «музыкальным императивом» к своей книге) [106]. Свет вечерний – как обещание и предчувствие Света Невечернего.

Обо всем этом не стоило бы говорить так подробно, если бы не то изобилие картин аномально светлой, блестящей ночи , которым полнятся гоголевские сочинения. Если сравнить их, скажем, с описаниями ночи у Лермонтова (писателя в не меньшей степени, чем Гоголь, сконцентрированного на теме смерти), то станет очевидно, насколько это разные картины. У Лермонтова ночь – это прежде всего темнота, тоска и страх (в трилогии «Ночь» вообще описаны ужасы поистине космического масштаба, и вся она проникнута духом смерти). Описания светлой ночи и вообще ночного света у него встречаются очень редко [107]. Что же касается картин вечера, то здесь разница между Гоголем и Лермонтовым еще более очевидна. Лермонтов часто изображает или упоминает вечер, имея в виду именно интересующее нас время «тихого», или «вечернего», света: «Люблю друзья, когда за речкой гаснет день…» («Пан»), «Тогда лучи уж догорали…» («Ты помнишь ли…»), «…Уж гаснет небосклон, / Прощальный луч на вышине колонн…» («Вечер после дождя»), «солнце вечера» («Кладбище»), «Когда садится алый вечер / За синий край земли…» («Вечер») и др. Обычно у Лермонтова созерцание заката вызывает размышления философского возвышенного свойства – о вечности, о Боге, а в стихотворении «Оставленная пустынь…» речь напрямую идет о времени христианского «тихого» или «вечернего света»: «Оставленная пустынь предо мной / Белеется вечернею порой. Последний луч на ней еще горит; / Но колокол растреснувший молчит. / Его (бывало) заунывный глас / Звал братий к всенощной в сей мирный час!.».

Ничего подобного нет у Гоголя. Он не испытывает интереса к «тихому» свету вечера, то есть к времени, которое в христианской традиции особым образом выделено и окрашено любовью ко Христу и надеждой на жизнь вечную. Разве что в совсем раннем гоголевском сочинении «Ганс Кюхельгартен» есть место, где пора солнечного заката описана языком христианина, знающего, куда и зачем идет «братия» в этот особый час. Оно очевидно перекликается с «Вечерней песней» А. С. Хомякова, поскольку и предмет изображения, и понимание того, как к этому предмету должно относиться, одни и те же.

Как видим, в силу названных условий, у Гоголя и Хомякова совпадает многое: вечерней прохладе соответствуют дымящиеся долины, морю – вода, искрам золотым – струя золотая, деревьям – лесные вершины, пастухам с рожками – сходящие к ночлегу стада, тихому вечеру – тишина на небесах, и, конечно, в обоих случаях присутствует благодарственное обращение к Господу.

Как и Хомяков в его «Вечерней песне», Гоголь идет той же дорогой, то есть описывает чувство, выраженное в песнопении «Свете тихий». Идет даже дальше, поскольку вводит в этот эпизод тему окончания, заката жизни, имеющую прямой аналог в церковном песнопении, где слова «пришедше на запад солнца» означают не только закат дня, но и, в метафорическом смысле, конец человеческой жизни. Однако нельзя забывать и о том, что приводившиеся строки из «Ганса Кюхельгартена» написаны девятнадцатилетним, то есть незрелым, подражающим романтическим образцам, Гоголем; ничего подобного в его более поздних сочинениях мы не найдем. Никаких розовых закатов и никаких христианских умилений по этому поводу. Описание вечера в начале пятой главы «Сорочинской ярмарки» в этом смысле выглядит едва ли не исключением из общего правила, хотя и здесь, если присмотреться, речь идет не столько о тихом свете вечера, сколько о мощном окончании дня: «Усталое солнце уходило от мира, спокойно пропылав свой полдень и утро; и угасающий день пленительно и ярко румянился. Ослепительно блистали верхи белых шатров и яток, осененные каким-то едва приметным огненно-розовым светом». Свет «едва-приметный» как будто подходит к рубрике «света вечернего», однако тут же сказано про любимый Гоголем «ослепительный блеск», «пленительный» и «яркий румянец» дня, которые со «светом вечерним» никак не вяжутся. К тому же заканчивается все вполне земными радостями: «Где-где начинал сверкать огонек, и благовонный пар от варившихся галушек разносился по утихавшим улицам».