Леонид Карасев - Гоголь в тексте

Но если ночь, свет ночи воспринимается как божественный, тогда это не преминет сказаться и на самом способе описания. Нечто в этом роде мы уже видели: слова «божественная», «торжественно» и «величественно» в сочетании с непостижимой для ума картиной раздвижения небесного свода дают картину, сопоставимую с настроением молитвы или богослу жения в храме, а сами описания светлой волшебной ночи наполняются соответствующими образами и лексикой [110].

В псалме Давида говорится о том, что Бог одевается светом, как «ризою», и простирает небо, как кожу: «Одеяйся светом яко ризою, простираяй небо яко кожу» (Пс. 103). Тема «простирания неба» присутствует в уже приводившемся описании из «Майской ночи» («свод раздался, раздвинулся»). А в «Страшной мести» в описании картины ночного Днепра развивается образ светоносной ризы Бога: «Чуден Днепр и при теплой летней ночи, когда все засыпает, и человек, и зверь, и птица; а Бог один величаво сотрясает свою ризу. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и светят над миром». Уже упоминавшийся восьмой псалом Давида, где говорится о божественном сотворении звезд и луны, начинается с возвеличивания имени Господа: «…яко чудно имя Твое по всей земли», этими же словами псалом и заканчивается. Здесь примечательны три вещи: во-первых, то, что слово «чудно» в начале и конце других ста сорока девяти псалмов более не встречается, во-вторых, то, что оно находится в одном из тех редких псалмов, где идет речь о звездах и луне, и, в– третьих, то, что слова «чудно» или «чудный» – это слова, которые Гоголь обычно употребляет при описании месяца, звезд и вообще ночи.

Сходным образом в «Вечере накануне Ивана Купала» в сцене поиска клада угадываются черты Небесного Иерусалима из «Откровения Св. Иоанна». Небесный Град освещается божественным светом, и сам он – «злато чисто, подобен стеклу чисту», стены сделаны из ясписа, а их основания – из драгоценных камней . (Откр. 21, 19, 21). В гоголевской повести источник света, конечно, не божественный, но в то же время и не природный – колдовской. Светится сама земля и делается прозрачной, что сближает эту картинку с описанием из «Апокалипсиса»: «…середина ее вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита ; и все, что ни было под землею, сделалось видимо, как на ладони. Червонцы, дорогие камни …». В обоих случаях, таким образом, присутствуют мотивы твердого прозрачного материала (стекло/хрусталь), необычного света, золота и драгоценных камней. У Гоголя драгоценные камни были спрятаны под землей, но затем стали видимы для глаза; в «Апокалипсисе» же прозрачен весь город, и, следовательно, сделанные из драгоценных камней «основания стен», хотя и находятся под землею, также должны быть видны . Сходств, как видим, достаточно, другое дело, что в одном случае речь идет о Граде Небесном, а в другом, – о поисках сокровищ и совершаемом при этом ужасном преступлении.

Возможно, в этом особом интересе к ночи и ночному свету сказался тот Гоголь, которого нередко называют «темным» или «ночным». Я далек от того, чтобы рассматривать гоголевскую картину мира как «классический образчик бесовидения» [111], хотя в некоторых своих сочинениях Гоголь руководился мотивами или импульсами, которые трудно уложить в рамки привычного христианского миросозерцания. В то же время, если возможно разное понимание Света, то и тот «выбор освещения», который делает Гоголь, нельзя признать однозначно анти– или внехристианским. Различие между «Светом вечерним» и «невечерним» для обыденного сознания вовсе не очевидно. В «Новой Скрижали» архиепископа Нижегородского и Арзамасского Вениамина, несомненно известной Гоголю, в разделе о светиличных молитвах вообще говорится о «ночном свете», а при этом подразумевается «свет вечерний». Согласно «Скрижали», эти молитвы названы так потому, что «содержат в себе благодарение Богу за ночной свет , даруемый нам в свещах, а притом моление о том, дабы Господь, под образом вещественного света, наставил нас на путь Свой и научил ходить в истине Его» [112]. И сразу же после этого, то есть после упоминания о «ночном свете», о. Вениамин цитирует Василия Великого, говорившего о «свете вечернем », которому в светиличных молитвах, собственно, и приносится благодарение [113].

Но если «ночной свет» свечей предназначен для освещения храма, то за его пределами эту роль играют Луна и звезды, те самые «светила небесные», которые упоминались в приводившемся выше псалме Давида. Такой «ночной свет» – и есть выбор Гоголя, в чем нетрудно убедиться, если взглянуть на то, с каким восхищением он описывает пронизанные звездным и лунным светом ночи. Именно этот свет заслужил в гоголевских сочинениях самые высокие оценки. Вот фрагмент первоначальной редакции «Майской ночи…», где месяц смотрит на горящее в доме окошко: «Какие это люди осмелились при моем серебряном свете разводить презренный и неприятный для глаз огонь свой ?» Хата не храм, но все же вечером в ней зажигается свеча, лампадка – тот самый «свет», который о. Вениамин называет «ночным», «вещественным» и направляющим человека на путь Истины. Таким образом, оценка света свечи или лучины как «презренного» и «неприятного» в сравнении с «божественным» светом месяца у христиански настроенного читателя не может не вызвать известного напряжения. Возможно, Гоголь и сам это почувствовал, и потому в окончательный вариант для печати этот фрагмент не вошел. Для сравнения, в «Гансе Кюхельгартене» и вовсе можно усмотреть возвышение света лунного и небрежение «светом вечерним» (в мистической огласовке – «не-вечерним»): «Темнеет, тухнет вечер красный / Спит в упоении земля / И вот на наши уж поля / Выходит важно месяц ясный. / И все прозрачно, все светло ; Сверкает море, как стекло». Картина вполне очевидная: на смену невыразительному и темному («темнеет») свету вечера приходит яркий и прозрачный свет месяца. Да и глагол «тухнет» [114], употребленный по отношению к заходящего солнцу, не выглядит достаточно торжественным (Пушкин в похожей ситуации берет слово более высокого ранга: « Погасло дневное светило…»).