Сергей Кавтарадзе - Анатомия архитектуры. Семь книг о логике, форме и смысле

И вот, в момент обострения у людей потребности приблизиться к божественному и воочию его лицезреть архитектура оказалась хуже, чем иные виды деятельности, приспособленной к эмоциональному выражению глубоких религиозных чувств. В последующие столетия, вплоть до авангардных построек XX века, храм оставался литургическим символом Небесного Иерусалима, но честь быть наследницей Скинии в ее важнейшем призвании – свидетельствовать о Божественном присутствии – в художественном смысле постепенно переходила к живописи. Сначала сакральные здания уступили свои стены фрескам, которые заодно взяли на себя и роль организаторов архитектурного пространства. Именно обрамление отдельных благочестивых сюжетов начало задавать ритм и членить плоскости отданных под росписи стен. Затем людям стало недостаточно чувства коллективной причастности к Господу, которое они могли обрести в соборе. Скрытый символизм эпохи Возрождения «переселил» незримое присутствие Господа в станковые произведения и, можно сказать, сделал возможным проявление Теофании в каждом доме. Станковая живопись, наряду с иконописью, исправно справлялась с данной задачей до рубежа XVIII–XIX веков, когда романтически настроенные художники добровольно отказались от высокой чести создавать вместилища божественного. Они объявили себя самостоятельными творцами миров, пусть маленьких, запертых в пространствах позолоченных рам, зато равно независимых от мнения профанов и от Божественных предначертаний. Впрочем, можно предположить, что Шехина – знак присутствия Бога – и в этот раз не ушла из искусства окончательно. Она снова переселилась из одного его вида в другой, проявляя себя в великих симфониях и в гениальных романах, а в XX веке еще и в кинематографе, в произведениях таких выдающихся режиссеров, как Ингмар Бергман и Андрей Тарковский.

Рис. 5.36. Спинелло Аретино. Житие святого Бенедикта. Фреска. Сакристия церкви Сан-Миниато-аль-Монте. Флоренция, Италия. 1387–1388 гг. [174]

…Покуда предметом изображения, темой искусства остается то, что превосходит чувства, архитектура – и символическая, и отобразительная – «первенствует среди искусств». Как только чувства заявляют о себе, то архитектура «пресекается живописью», претендующей на изображение не только предметов, но и такого, что существует лишь благодаря нашим чувствам (тени, освещение, перспектива).

Рис. 5.37. Ян ван Эйк. Портрет четы Арнольфини. Холст, масло. 1434 г. Национальная галерея, Лондон [175]

Все, о чем мы говорили в предыдущих книгах, касалось в основном европейской архитектуры. Из этого, разумеется, не следует, что памятники иных эпох и других народов – это просто функциональные объемы и им не о чем рассказать. Проблема, однако, в том, что мы с трудом понимаем их художественные языки.

Архитектурные сооружения, как мы знаем, возводились уже в первобытные времена: простые шалаши, примитивные хижины, а также мегалиты – менгиры, дольмены и кромлехи. Однако история архитектуры как искусства, когда к чистой пользе прибавляется что-то еще , какой-то добавочный смысл и стремление к красоте, началась значительно позже, хотя тоже очень давно, несколько тысячелетий назад. Именно тогда в плодородных долинах великих рек – Нила, Инда, Тигра и Евфрата – зародились первые государственные образования. На нашей планете легко найдутся реки длиннее и шире, но вряд ли они смогут превзойти эти четыре значением в развитии цивилизации. Их плодородные берега дарили обильные урожаи, позволявшие части жителей оторваться от каждодневной заботы о пропитании и стать воинами или жрецами, учеными или поэтами, искусными ремесленниками или строителями, то есть образовать сложную социальную структуру, иначе говоря – государство. Самые ранние из таких государств появились на узкой полоске земли между руслами двух рек, Тигра и Евфрата, которая так и называется – Месопотамия или Междуречье. Произошло это близ того места, где, согласно Библии, Создатель разбил райский сад.

Несмотря на то что дело происходило в глубокой древности, жители Междуречья создали развитую цивилизацию и были отнюдь не менее умны и не менее талантливы, чем наши современники. Находки археологов (бронзовые маски, фигурки молящихся и миниатюрные цилиндрические печати, оставляющие, если их прокатить по воску или глине, замечательные рельефные композиции) поражают своим совершенством. Создать такую высокую культуру тогда, кстати, было гораздо труднее, чем сегодня: ведь мы приходим в мир, где уже давно придумана письменность, а тем далеким творцам пришлось ее изобретать. Они не только справились с этим, но и оставили будущим поколениям бессчетное количество клинописных документов на обожженной глине. Читая их, мы отлично представляем себе жизнь людей, родившихся 5000 лет назад. Правда, несколько однобоко. Вместе с письменностью и государственностью в Междуречье пришли развитая экономическая деятельность, учет, контроль и обширный бюрократический аппарат. И так получилось, что бóльшую часть из дошедших до нас документов составляют не литературные произведения и даже не священные тексты, а хозяйственные записи. Это как если бы о нашей сегодняшней жизни далекие потомки вынуждены были судить преимущественно по бухгалтерским отчетам и документам аудиторов. Между прочим, мы и сейчас, не задумываясь, пользуемся достижениями шумерских и аккадских ученых. Например, каждый раз, когда смотрим на циферблат часов. Ведь деление часа именно на 60 частей, благодаря чему нам так удобно отсчитывать и пять, и десять минут, и четверть часа, да и вообще шестидесятеричную систему счета придумали в Междуречье. Оттуда же пришел к нам счет на дюжины, ведь 12 – это ⅕ часть от 60.