Знание-сила, 2004 № 03 (921)

Катя:— Четыре Евангелия говорят об одном и том же — о жизнеописании Христа. Чем они различны, чем едины?

Сергей Аверинцев:— Это тема отдельной лекции. Скажу коротко, что давно выявлена тематическая близость первых трех Евангелий, которые называют „синоптическими“. Их различие в том, что Евангелие от Матфея написано для набожных, строгих палестинских иудеев с апелляцией к их понятиям, к их проблематике, с особенным интересом к поучениям Христа, Нагорную проповедь мы встречаем именно в Евангелии от Матфея.

Евангелие от Марка написано для читателя в Риме, для иудея и язычника (если это иудей, то оторванный от своих корней; если это язычник, то он вообще о Боге слышит впервые). Поэтому Евангелие от Марка отличается наибольшей простотой и сосредоточенностью на темах силы Христа (в чудотворстве, в учительстве) и его страстей. Причем в Евангелии от Марка есть еще одна тема, которая мелькает, конечно, и в других Евангелиях, но у Марка, я бы сказал, она безжалостнее, чем у других: о том, как Христа не понимают самые близкие к нему люди, самые близкие ученики, вообще — близкие из близких. Тема его одиночества, силы и страдания. Евангелие от Марка меньше всего боится „ввести в соблазн“, меньше всего стремится затушевать тени во избежание недоразумений. В нем мы читаем, например, что в Назарете, по причине неверия тамошнего населения, Иисус почти не мог творить чудеса (см. Марк 6:5).

В свете евангельского учения о чуде как свободном сотрудничестве между волей чудотворца и волей верующего для богословов здесь нет никакой проблемы. Но для среднего читателя эта фраза может быть неприятной. Ну, как же это так: всемогущий Христос не мог совершить чудо именно там, где в него не верили, не мог посрамить этих неверующих? Евангелие от Марка очень первозданное, так как оно ничего не смягчает. Как вы помните, оно самое краткое.

Евангелие от Луки больше иных имеет общего с греческой культурой, даже и по языку. Оно начинается в подлиннике очень красивым греческим вступлением в лучших традициях риторической школы того времени. Когда Лука формулирует, что он собирается писать, и говорит, что это должно быть повествование о событиях, он употребляет слова, в то время терминологические для обозначения темы исторического сочинения. Лука хочет быть историком; он — единственный из евангелистов, который дает дату. По обыкновениям того времени. по годам царствования таких-то лиц, по правилам тогдашней историографии корректно датировано выступление на проповедь Иоанна Предтечи (3:1 — 2). Это единственная точно названная в Четвероевангелии дата всеобщей мировой хронологии, связывающая евангельскую историю с мировой.

Четвертое Евангелие отличается своей тематикой. Первые три Евангелия „сфокусированы“ на проповеди Христа преимущественно в Галилее. Наоборот, нигде действия не происходят так часто в Иерусалиме, как в четвертом Евангелии. Но это — внешняя черта. Внутренняя — четвертое Евангелие, которое в прежние времена считали эллинистическим, теперь, после кумранских находок, после публикации кумранских текстов, приходится рассматривать как Евангелие, наиболее тесно связанное с традицией ессейских кругов — кругов иудейского монашества, которое перестало существовать после иудейских войн.

Илья:— Можно ли считать некоторые библейские категории („святое“ —„не святое“) родственными языческому мировосприятию ?

Сергей Аверинцев:В отличие от христианских понятий Нового времени (бессмертие души; дух — плоть), библейские категории, как и сами слова, которыми пользуется Ветхий Завет, в какой-то переходной точке являются общими с языческим мировосприятием, которое было разлито вокруг. И иначе быть не могло; в самом Ветхом Завете стоит образ человека, который „вызван“ из недр языческого мира (Авраам), и ветхозаветный избранный народ снова и снова призывается из языческого мира, в который он снова и снова возвращается. Как было сказано Аврааму: „Выйди из твоего города, из дома отца твоего“. Выйди, неся те самые слова, которые ты воспринял; но эти слова — переосмысляются. Все фундаментальные слова библейского лексикона, включая, в конце концов, эпитеты Бога, были общими с языческими языками (прошу прощения за каламбур). Но смысл всего этого в библейском контексте — иной.

Катя:— Ваш взгляд на проблему „Библия как художественный текст“.

Сергей Аверинцев:— Термин „художественная литература“ неясен в своем объеме; пожалуй, я предпочел бы сказать, что Библия в некотором широком смысле слова — поэтический текст. Не в смысле „стихотворный“. Как известно, в Ветхом Завете различаются тексты прозаические и поэтические. Буквально, то есть имеющие сильную ритмичность. Библия — все- таки не литература. Концепцию литературы создали греки, после них эта концепция возможна. Возможна литература, в частности — религиозная.