Знание-сила 2006 № 09 (951)

Что было бы, например, если бы князь Владимир выбрал для Руси не православие, а католицизм или иудаизм. История позволяет ученику стать автором собственной биографии, увидеть себя качестве автора — не сценария, в котором прописаны все мизансцены, а проекта биографии. Это то самое, о чем наш человек чаше всего даже не задумывается.

Кроме того, у истории в школе, на мой взгляд, есть еще две функции: уберечь молодого человека от ужаса перед небытием и перед собственным ничтожеством. Рассказывая о каждом историческом событии как о совершенно уникальном, мы как бы даем ему свободу: все может быть — но тогда может и ничего не быть, то есть твое будущее вообще ничем не гарантировано. Однако история утверждает другое, успокаивает: видишь, было вчера, было позавчера — значит, будет, по всей видимости, и завтра, и послезавтра.

Но тогда историк лихорадочно бросается искать закономерности, порой принимая за них некоторую похожесть событий (особенно если в них не вглядываться): Октябрьская революция похожа на Французскую — но вглядись, и увидишь, что нет почти ничего общего. И тут нашего ученика (далеко не только его одного) подстерегает другая крайность: если все жестко предопределено — тогда я червь, от меня ничего не зависит, я марионетка закономерностей — и приходит ужас перед собственным ничтожеством. И тогда история должна обернуться веселенькими разнообразными анекдотами — как «Всемирная история» Сатирикона или «Остров пингвинов» Анатоля Франса. Такие вот еще культурные функции у истории: спасать от ужаса перед небытием и перед полной несвободой. Надо постоянно лавировать между двумя этими крайностями.

Какое все это имеет отношение к исторической науке? Видите ли, с историей сложнее — или легче, чем с географией. Она вся окружена так называемыми «историческими вспомогательными дисциплинами» — строгими, точными науками, они в нее вроде бы входят; как читать исторический документ и что считать таковым, как устанавливать время события или древней вещииы из раскопа, как сопоставлять «свидетельские показания» из множества разнообразных и противоречивых исторических источников. Но сама история, сердцевина ее — вообще не наука. Это скорее «паранаука». Она позволяет взглянуть на человечество как бы с птичьего полета и увидеть его как отдельного человека — его юность, зрелось, старость, достойную или позорную. Я бы сказал, это лишь отчасти наука, это одна из мощных граней культуры.

Фрагмент Каталанского атласа Абрахама Пресна, 1375 г.

И.Прусс:Но мы только что примерно то же самое говорили о географии. Вам не кажется, что каждая наука имеет такую общекультурную часть, которая непременно должна присутствовать в школьной программе, а может, и вообще составлять ее?

М. Розанов:Тува не Республика Коми, Чукотка не Урал, Москва вообще ни на что не похожа. И географии всем им, наверное, нужны разные.

Как преподавать географию? Да по совести. Я сам выкручиваюсь, как могу. Стараюсь привить им представление о трехмерности пространства и его изменчивости во времени. Чтобы знали, какой высоты гора Магнитная на Урале, и могли построить профиль по топографической карте. Предлагаю определить на глаз второе по древности полезное ископаемое, название которого всем известно. Карту они у меня знают, потому что складывают «пазлы» из старых географических атласов. И знают, насколько ежегодно сокращается население Российской Федерации. Учу их сдавать экзамены — я хорошо помню, как это делается. И еще — чтобы знали, где Чечня. Мальчики, по крайней мере.

При наличии совести и недостаток знаний — не помеха. Один мой знакомый, спортивного склада молодой человек, таскает своих учеников в самые лихие походы, порой многодневные — они там собирают коллекции камней и гербарии. Это самая лучшая география. Я так не могу— мне бы за детишек было отчаянно страшно. Другая преподавательница возмещает недостаток знаний тем, что постоянно водит своих учеников то в Палеонтологический музей, то в планетарий. Еще одна устроила из кабинета географии такую кунсткамеру, что любо-дорого: в ее коллекциях есть даже пробирка с водой из реки Лимпопо. Четвертая работает в лицее для новых русских, среди детишек, прямо скажем, хамоватых — зажала их жесткой дисциплиной, они у нее ходят по струнке и неукоснительно выполняют домашние задания. Что может быть им полезнее?