Знание-сила, 2007 № 09 (963)

Принадлежность к той или иной философской школе обнаруживается нами обычно неожиданно: мы не ищем учителей, но вдруг обнаруживаем необыкновенное единство и родство, мгновенное и радостное понимание читаемого философа. Строй мысли, мировоззрение, стиль или тема размышления могут оказаться настолько привлекательными, что мы признаем за скромным или великим авторитетом право быть нашим Учителем, а себя причисляем к его ученикам. Хорошо, когда таких учителей много, но и один учитель — не беда.

Философия подобна таинству хлебопечения, виноделия, зачатия: это всегда игра вдвоем — человек бросает кости, падение которых определяется Богом. Что выпадет, то и выпадет — важно бросать. Так возникает природное смирение любого философствующего перед разворачивающимся результатом философствования. И если свет в иконографии золотого цвета, то какого цвета мысль, порождающая свет? Какого цвета Логос?

Фридрих Ницше

Философия началась с того, что «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ее» (Быт. 2.19). Я долго не мог понять, почему человеку было поручено назвать только одушевленные существа, пока не понял: то была понятийная работа, предваряющая всякую жизнедеятельность. Человеку предстояло дать имена-понятия субъектам совместной с ним жизнедеятельности; камни и прочие недвижимости могут быть поименованы позже, по мере включения в деятельность в качестве ее объектов.

Понятийная работа — одно из сложнейших философских занятий, а это значит, что человек шел и идет в своем философствовании не от простого к сложному, а от необходимого — к достаточному и избыточному. Вероятно, именно поэтому современная философия часто смотрится как излишняя и избыточная: она занимается подчас вещами не очень нужными, оставляя втуне, по нашей лености, нечто очень важное и насущное.

Страшно не то, что все начнут философствовать — это бы и слава богу, это как на спутниковой фотографии ночной Земли: всюду искры разума и света. Страшно — если прекратят. Все. Этот мир дан нам для прочтения, толкования и осмысления. И если мы прекратим это, мы и сами погибнем, и мир погубим. И еще раз помянем два парохода с несчастными и изгнанными отечественными философами, этот философский Холокост, и поймем цели отправлявших. А потому — с тихим упорством и робкой уверенностью в правильности пути — подумаем.

Геннадий Горелик

Этой статьей мы завершаем серию публикаций, посвященных истории Института физических проблем (см. № 6-8).

Мало с кем мне было так интересно обсуждать историю науки и жизни, как с Павлом Евгеньевичем Рубининым и Натальей Александровной Тихомировой, урожденной Шальниковой. У меня с ними, разумеется, бывали расхождения, но такие, что всегда вели к более глубокому пониманию. Они друг другу были и симпатичны, и интересны, но было у них одно «неподдающееся» расхождение.

Речь шла о взаимоотношениях двух замечательных людей науки — Петра Капицы и Александра Шальникова. Они близко познакомились в самый трудный момент научной биографии Капицы, — когда его в 1934 году, по воле партии, «задержали» на родине — запретили возвращаться в Англию, где он прожил тринадцать лет, сделал себе мировое имя и только что завершил создание самой передовой низкотемпературной лаборатории. Шальников должен был поехать в ту лабораторию на стажировку, но вместо этого наблюдал редкое зрелище — гора пошла к Магомету: лаборатория, можно сказать, переехала из Кембриджа в Москву. Это редкостное событие потребовало от Капицы огромной энергии, воли, а по советским понятиям — и наглости. Результат — Институт физических проблем, построенный той же самой партией для Капицы. Первым помощником Капицы в этом деле и первым сотрудником нового института стал Шальников. Оба связали свои жизни с институтом.

Тем не менее в отношениях директора и сотрудника с самого начала было нечто весьма колючее, что проявилось в прозвище, которое Шальников придумал для Капицы, — Кентавр.