Альфред Барков - Прогулки с Евгением Онегиным

Турбин, В. Н. Пролог к восстановленной, но неизданной авторской рукописи книги «Пушкин. Гоголь. Лермонтов» (1993). «Вопросы литературы», 1-1997. Ссылки на страницы не привожу принципиально – эту публикацию следует читать всю, она этого действительно стоит.

Вероятность индуктивного доказательства никогда не достигает ста процентов, она может только асимптотически приближаться к этому пределу. Б. Рассел иллюстрирует это таким наглядным вопросом: сколько нужно потерять волос, чтобы считаться лысым? То есть, где тот этап индуктивных построений, после которого гипотезу можно считать полностью доказанной? Увы, завершенности доказательства индуктивный метод не может обеспечить в принципе.

Такие парадоксы известны в математической логике, где целое может быть меньше своей части, и в квантовой физике, где следствие может появиться раньше вызвавшей его причины. Чтобы меня не обвинили в привлечении метафор, поясняю, что в науке нет места метафорам, что законы мироздания общи для всего сущего, они проявляются во всех без исключения явлениях жизни, хотя форма такого проявления в эстетике и в квантовой физике, естественно, различна. Но только форма, а не сущность! Что же касается «нарушения» законов причинно-следственной связи в литературе, то уж здесь Пушкин не поскупился на создание прецедентов, вначале вставив в текст самопародию на рифму «морозы – розы», а потом уже создав почву для этого в двух последовавших стихотворениях, и т. п. – вряд ли стоит приводить другие примеры.

Еще раз подчеркну, что рассказчик любого произведения является носителем его композиционной составляющей; с этой точки зрения совершенно неважно, представляем ли мы этот образ как некий конкретный персонаж, или воспринимаем композицию как нечто более абстрактное. Лучше всего, когда мы композиции вообще не замечаем, и тогда произведение воспринимается как действительно художественное. К сожалению, в мениппее все наоборот: до тех пор, пока мы не осознаем присутствия особого композиционного средства – интенции и психологии рассказчика, произведение вообще воспринимается как эпическое, с единственным сюжетом, да и то ложным. Хотя осознание читателем присутствия в произведении композиции – это примерно то же, что видеть узлы и швы на левой стороне художественной вышивки.

Рассказчик романа – главный герой «Мертвых душ» – был определен уже после издания этой книги (прим. 2001 г.).

За Сервантеса пока не брался, а структура «Гамлета» как мениппеи изложена в моей работе ««Гамлет»: трагедия ошибок или трагическая судьба автора? », опубликованной в 2000 г. (прим. 2001 г.).

Считаю необходимым отметить то обстоятельство, что «фигуры» эти – чисто литературные, и что в таком качестве они введены в основной корпус романа. А это означает, что все «примечания», с этими «фигурами» связанные, являются композиционным, то есть, художественным средством.

Как писали по подобному поводу известные сатирики-пародисты 60-х годов, «… Была у Пушкина промашка, Но мы поправили его». Советская литературная пародия. М., «Книга», 1988, т. 1, с. 292.

Эпиграмма датирована самим Измайловым 21 января 1825 г. – «Русская эпиграмма» – «Советский писатель», Ленинградское отделение, 1988, с. 179.

Отметим, что снято упоминание о Расине и в третьей главе – где слишком уж явно бросалось в глаза уважительное отношение к этому литератору со стороны «автора»: «Но мне того милее будет Язык Расина и Парни» (черн., 3-ХХХ). Как можно видеть, в окончательный текст введена более мягкая форма: «Мне галлицизмы будут милы» (XXIX).

Цитируется по статье Владимира Глоцера «Не то, не так, не там…» – «Литературная газета», 17 сентября 1997 г., с. 12.

2. Пожалуй даже, не только «… в творчестве А. С. Пушкина». Ведь Плетнев активно «подыгрывал» и в мистификации Гоголя при публикации «Мертвых душ». Но это – тема отдельного разговора. Кстати, в современных массовых изданиях «поэмы» некоторые элементы мистификации тоже выводятся. Хотя, правда, не все – ведь даже самым изощренным текстологам трудно вытравить с титульного листа слово «поэма», поскольку Гоголь собственноручно подготовил оформление обложки для первого издания; а там это слово демонстративно прорисовано такими огромными буквами, что на их фоне шрифт слов «Мертвыя души» смотрится таким уж меленьким… Вроде как бы и не «мертвые души» там главное, а именно «поэма». Любознательный читатель может сопоставить внешний вид первых изданий «романа в стихах» и прозаической «поэмы» и убедиться, что между этими произведениями есть что-то общее… Чтобы проверить свою догадку, такой читатель обязательно поднимет переписку Пушкина с Гоголем и убедится в том, что действительно главное в «поэме» – вовсе не «мертвыя души»: ведь уже было готово три главы «поэмы» (то есть, четкий план произведения уже был), когда Гоголь обратился к Пушкину с просьбой дать ему «анекдот». Получается, не так уж и важна была для него фабула самого «анекдота». И вот тут внимательный читатель обратит, наконец, внимание на то обстоятельство, что главными героями в повести являются вовсе не Чичиков или Манилов, и не «дамы, приятные во всех отношениях»; что главный герой – некто, ведущий с позиции лирического героя все это повествование. И только поняв эту позицию через установление личности главного героя, читатель поймет, что речь в «поэме» – не совсем о том, чему нас учат в школе.