Дирк Уффельманн - Дискурсы Владимира Сорокина

Что касается кошмаров сексуального характера, повесть Сорокина может послужить весьма игривым материалом для изысканий в области маскулинности. То, что повесть представляет интерес для исследований такого рода, видно уже в самом начале, когда Перхуша, после весьма непродолжительного знакомства, признается, что он импотент (по крайней мере, так понимает его слова доктор): «Ускоп пристиг»1189. Из-за импотенции Перхушу бросила жена. Доктор, наоборот, не сомневается в своей мужской силе. На первый взгляд кажется, что он не похож на других героев-интеллигентов русской литературы, в основном, как отметила Эллен Руттені 190, страдающих импотенцией. Гарин неблагодарно пользуется приютом, предоставленным ему мельником, и занимается любовью с его полнотелой супругой. Однако во время их совокупления, описанного со множеством физиологических подробностей, у Гарина происходит преждевременное семяизвержение 1191. Он позорит мельника, соперника своей похоти, видя в нем «маленького человека» 1192. Кажется, что непривычные описания размеров разных объектов зависят от восприятия доктора. В повести под воздействием приема психомимезиса эти размеры становятся «реальными», приводя к характерной для Сорокина материализации метафоры. Насыщенность сексуальными деталями и фантастические изменения размеров совершенно чужды тексту-источнику, рассказу Толстого, где купец Брехунов не унижает крестьянина и не испытывает вожделения к старой крестьянке 1193.

У Сорокина доктор — что никак не вписывается в фабулу рассказа Толстого — неоднократно наталкивается по пути на огромные, но застывшие маскулинные фигуры: мертвого великана и его гигантского снеговика. При встрече с ними Гарин чувствует себя маленьким и беспомощным и — если предложить фрейдистскую трактовку — испытывает страх перед угрозой кастрации:

Доктор поднял руку с малахаем, махнул им, пытаясь достать белеющий вверху фаллос. Но не достал. Орясина нависала над доктором, угрожающе целясь в темноту. <...> Тот стоял с неколебимой готовностью проткнуть своим фаллосом окружающий мир. Доктор встретился взглядом с глазами-булыжниками. Снеговик посмотрел на Гарина. Волосы зашевелились на голове у доктора. Ужас охватил его 1194.

Если прочитать этот фрагмент, отвлеченно посмотрев на психику доктора, становится ясно, что воображаемое превосходство других говорит нечто о сексуальности самого Г арина. А значит, Сорокин, как раньше, например в «Месяце в Дахау», намеренно играет с фаллогоцентризмом и психоаналитическими шаблонами. В «Метели» он достаточно прямолинейно изображает страх кастрации.

Если игры с мужским началом в «Метели» пока не привлекли пристального внимания исследователей! 195, литературоведы обсуждали другое метафорическое толкование искаженных размеров — как политической аллегории. Последняя, однако, отнюдь не лишена сексуальных коннотаций. Можно предположить, что метель у Сорокина — по аналогии с «Низвержением в Мальстрём» {Descent into the Maelstrom, 1841) Эдгара Аллана По — символизирует «водоворот истории». Доктор погружается в этот водоворот, окунувшись в провинциальную жизнь простых людей, которым он, по собственному заявлению, хочет помочь. Может быть, народ-колосс и засыпанная снегом деревня, проглатывающая доктора, ставят под сомнение превосходство горожанина-интеллигента? Или кажущаяся удаль и бунтарская сила «глупца-народа» из поэмы Генриха Гейне «Германия. Зимняя сказка» {Deutschland. Ein Wintermarchenll96) — всего лишь безобидная игра, как и снеговик? Фантастически уменьшенные или увеличенные объекты в повести Сорокина скорее говорят в пользу второй политической интерпретации. Маленького мельника можно рассматривать как материализованную метафору типичного для русской литературы «маленького человека» 1197, а великан, его противоположность — материализованная метафора «великой силы народа», — мертв. Мельничиха, отдающаяся доктору, должна в таком случае, как полагает Марк Липовецкийі 198, олицетворять Россию. Простой мужик (мельник) и интеллигент (доктор) соперничают за эту аллегорическую фигуру, что заставляет вспомнить теорию внутренней колонизации России Александра Эткинда и рассматриваемые в ее рамках гендерные треугольники в литературе XIX века1199. Обращение к базовым элементам истории русской культуры со времен Петра Великого до сталинской эпохи становится очевидным, когда Перхуша отказывается хлестать своих лошадок:

Он [доктор] вдруг понял, что Перхуша, этот бесцельный, никуда не стремящийся человечек, с его разболтанной неторопливостью, с извечной мужицкой надеждой на авось, и есть то, что препятствует пути доктора, его прямому движению к цели1200.