Дирк Уффельманн - Дискурсы Владимира Сорокина

Тема смертельно опасной пурги, очевидно, встречается во многих более ранних произведениях русской литературы 1143. Анализируя «Метель» Сорокина, литературоведы перечисляют относящиеся к этому пласту тексты. Наталья Андреева и Екатерина Биберган, перечисляя содержащиеся в повести аллюзии, указывают на высокую степень интертекстуальности: «Обилие интертекста („чужого текста") в повести <...> Сорокина обращает на себя внимание» 1144. Российские исследовательницы упоминают в основном русские пратексты, в том числе роман «Гиперболоид инженера Гарина» А. Н. Толстого (1927), рассказ А. П. Чехова «Ионыч» (1898), повесть А. С. Пушкина «Метель» (1831) и рассказ Л. Н. Толстого с тем же названием (1856), ряд «вьюжных» стихотворений М. Ю. Лермонтова и С. А. Есенина и множество разбросанных по тексту отсылок к классическим реалистическим произведениям, таким как «Отцы и дети» И. С. Тургенева (1862) или «Униженные и оскорбленные» Ф. М. Достоевского (1861), и так далее. Хотя Андреева и Биберган не утверждают, что их список — исчерпывающий, поразительно, что авторы упускают из виду другой рассказ Льва Толстого, «Хозяин и работник» (1895): хотя название рассказа не отсылает напрямую к метели, его более чем уместно вспомнить в данном контексте. В этой главе я попытаюсь показать, что «Метель» Сорокина с ее завораживающим калейдоскопом интертекстуальных аллюзий следует рассматривать в первую очередь как попытку переписать «Хозяина и работника» и как сжатую трактовку Сорокиным этических воззрений Толстого.

Как можно было заметить по предыдущим главам этой книги, Лев Николаевич Толстой (1828-1910), автор реалистических романов, моралист и религиозный философ, остается неизменным «конкурентом» Сорокина. В «Голубом сале» есть зимний рассказ, написанный недоработанным клоном Толстым-41145, и сексуальная сцена, в которой несовершеннолетняя крестьянская девочка Акуля мочится на старого князя, похожего на графа Толстого 1146. Имея в виду «Голубое сало», Сорокин сказал в интервью Елене Кутловской: «При помощи клонов можно многое сделать в литературе — стать Толстым, например. (Смеется)» 1147. Если это скорее юмористическое утверждение относится к литературным сюжетам, Екатерина Деготь, отталкиваясь от интертекстуальных отсылок Сорокина к Толстому, заметила, что все больше оснований считать статус двух писателей в истории русской литературы вполне сопоставимым: «<...> для объективной литературной истории Сорокин давно уже Толстой» 1148. Прежде чем перейти к разговору о соревновании двух писателей за звание классиков в истории литературы, посмотрим, как Сорокин в «Метели» «переписывает» «Хозяина и работника» Толстого, сопоставив два текста.

К 1895 году, когда был напечатан рассказ «Хозяин и работник», Толстой уже более чем на десять лет пережил свои собратьев по перу, Достоевского и Тургенева, и прославился на весь мир как русский писатель. В рассказе «Хозяин и работник», где действие происходит зимой, купец Василий Андреич Брехунов вместе со слугой Никитой садится в сани, направляясь к владельцу соседнего имения. Купец торопится, чтобы обогнать других потенциальных покупателей леса, который продает хозяин. В пути Брехунова и Никиту застигает пурга. Посреди ночи они блуждают по полям и случайно забредают в деревню, где находят приют в крестьянской избе. Еще до зари они покидают деревню, снова сбиваясь с дороги.

Никита, слишком легко одетый для такого зимнего путешествия, вот-вот замерзнет насмерть, потому что Брехунов один укрывается в повозке от ветра и холода 1149. Купец, движимый эгоистичным желанием выжить, пытается в одиночку ускакать на запряженной в сани лошади, оставив замерзающего Никиту в повозке. Лошадь вязнет в снегу, Брехунов спешивается, и конь растворяется в буране. Купец ходит кругами среди густого снегопада, плутает и в конечном счете возвращается к повозке, куда вернулась и лошадь, а Никиту тем временем уже засыпало снегом.

Хозяин и работник оказываются спаяны намертво. Перед лицом смертельной опасности стираются границы между сословиями. В конце концов купец спасает слуге жизнь, ложась на Никиту и отогревая его своим телом. Никита только теряет несколько отмороженных пальцев на ногах, а Брехунов гибнет. Он умирает, растроганный собственным поступком: Он понимает, что это смерть, и нисколько не огорчается и этим. И он вспоминает, что Никита лежит под ним и что он угрелся и жив, и ему кажется, что он — Никита, а Никита — он, и что жизнь его не в нем самом, а в Никите. <.. .> «Жив Никита, значит жив и я», — с торжеством говорит он себе 1150. В рассказе Толстой трансформирует собственный постулат о любви к людям низшего сословия в нарциссическую самоотверженность представителя элиты, жертвующего жизнью ради простого человека 1151.