Дирк Уффельманн - Дискурсы Владимира Сорокина

Однако часть лексики ускользает от пуристского контроля. Комяга, в процессе самоцензуры очищающий внутренний монолог от заимствований, упускает такие интернационализмы, как «джакузи» 1064 или «министр» 1065. В словосочетании «умная машина» 1066, вытесняющем «компьютер», относительно недавнее заимствование просто заменено более привычным. Причем пуризм направлен только против иностранных слов, ассоциирующихся с Западом. Китайские заимствования не запрещены и даже считаются модными 1067, как и в той части «Голубого сала», где действие происходит в 2068 году. Как отмечает Татьяна Филимонова, в «Дне опричника» более развитый Китай оттеняет неотрадиционализм новой России 1068. Сорокин деконструирует сознательный изоляционизм России 2027/2028 года, показывая засилье китайской экономики и культуры. Но автор делает акцент не на технологиях, а на архаично-футуристическом языке, которым они описываются.

В потоке сознания Комяги даже исконно русские слова переделываются на архаичный лад, как, например, в случае со звательным падежом «мамо» 1069. На уровне лексикологии наречие «только» заменяется на «токмо» 1070. Органы госбезопасности переименованы в «Тайный Приказ» 1071, как на заре Московского царства. Архаизмы обладают фонологическими и морфологическими особенностями, характерными для отдельных диалектов, такими как согласный «в» в начале слова: «умом востра» 1072. Синтаксическая постпозиция прилагательного, как в словосочетании «для выбора народного» 1073, вызывает ассоциации с торжественной классицистской поэзией. Используется устаревший вариант окончания: «в прошлом годе» 1074. Такие фразы, как «Победу на супротивныя...»1075, вызывают в памяти жанр былины. Иногда целые предложения архаизируются исключительно в декоративных целях: «Склоняется Батя над руцею моею, яко Саваоф» 1076. На страницах 212— 213 мы обнаруживаем часть текста Никейского Символа веры на церковнославянском языке.

Главный предмет нападок пуристов — бранная лексика. В том, что русские матерятся, опричники усматривают происки Запада: «А Запад гниющий подыгрывает нашим подпольным матерщинникам» 1077. Они пытаются заменять грубые слова похожими по звучанию, например, вместо «муде» говорят «уд» 1078. Как видно из приведенного примера, пуризм опричников остается на уровне означающих. До уровня означаемых или референтов их борьба за чистоту не простирается. Эту практическую разницу наглядно иллюстрирует металингвистическая и металитературная беседа, завязывающаяся между Комягой и его соратником Посохой после группового изнасилования жены «столбового» и тирады, в которой Комяга превозносит эту «привилегию» 1079. Посоха, в иерархии опричников следующий за Комягой и потому вторым насилующий жену повешенного олигарха, присоединяется к Комяге на крыльце, чтобы выкурить сигарету. Когда Посоха достает сигареты, у него из кармана выпадает неблагонадежная книжка — «Заветные сказки» А. Н. Афанасьева (изданные анонимно в Женеве в 1867 году):

Поднимаю. Открываю — «Заветные сказки». Читаю зачин вступительный:

В те стародавние времена

на Руси Святой ножей не было,

посему мужики говядину хуями разрубали.

<...>

— Что ж ты читаешь, охальник? — шлепаю Посоху книгой по лбу. — Батя увидит — из опричнины турнет тебя!

<...>

— По ножу ходишь, дура! Это ж похабень крамольная. За такие книжки Печатный Приказ чистили 1080.

Воспитывая соратника, Комяга ссылается на волю правителя: «Государь ведь слов бранных не терпит» 1081. Как подчеркивает Лев Данилкин, навязывание сверху «чистоты», насаждаемой пособниками репрессивного режима, создает причудливый и комический эффект:

Государственное регулирование речевой деятельности <...> — вот, собственно, главное фантастическое допущение «Опричника» и одновременно первейший источник комического в романе: опричники рьяно следят за соблюдением табу, которые нарушают здесь прежде всего враги России 1082.

Комяга рьяно отстаивает новую лингвистическую норму и принуждает Посоху к ее соблюдению, не обращая ни малейшего внимания на вопиющее противоречие между неумеренностью опричников в действиях и их сдержанностью в речах. Но расхождение дел со словами — не единственное несоответствие в государственном пуризме. Непохоже, чтобы все граждане следовали новому правилу. По понятным причинам официально запрещенные грубые слова служат политической оппозиции для выражения протеста 1083. Что еще более важно, существует еще одна неподконтрольная особа — высший авторитет, утверждающий стандарты пуризма, сам монарх, регулярно употребляющий бранные слова (но не мат) 1084. Некоторые представители режима, в том числе палачи и армейские старшины, также официально освобождены от обязанности соблюдать пуристскую норму 1085. Их речевая деятельность словно бы относится к полулегальной, пограничной зоне. Так, необразованный опричник Правда (с иронической «говорящей» фамилией) восклицает: «Комяга изобретательный! В университетах учился, еб твою! —усмехается Правда»1086. За эту реплику Батя, командир опричников, немедленно наказывает его, хоть и не слишком сурово. То же самое происходит с Комягой 1087. Протагонист отчитывает других за бранную лексику, но его собственная речь пропитана все тем же лицемерием: «<...> пробище-уебище, прости Господи»1088.