Дирк Уффельманн - Дискурсы Владимира Сорокина

Причина все большей доступности текстов Сорокина для русского читателя — в перестройке, начавшейся в марте 1985 года. Только что избранный на пост генерального секретаря ЦК КПСС Михаил Горбачев задумывал реформу, нацеленную на спасение советской системы, неизбежный крах которой советские экономисты предсказали еще в начале 1980-х годов, но она привела к яркому прорыву во внешней политике: впечатляющим договорам о ядерном разоружении, подписанным Горбачевым и американскими президентами — Рональдом Рейганом в 1987 году и Джорджем Бушем-старшим в 1991-м. С 1987 года гласность начала ощущаться во внутренней культурной политике409. После того как Горбачев обратился к журналистам с речью о заполнении «белых пятен» советской истории, многие написанные в XX веке и десятилетиями запрещенные произведения — как (анти)советских классиков, в том числе Анны Ахматовой, Михаила Булгакова, Василия Гроссмана, Андрея Платонова, так и писателей-эмигрантов, включая Владимира Набокова и Александра Солженицына, и многих других, в конце 1980-х наконец-то стали официально доступны советскому читателю410.

В отличие от классики неподцензурной русской литературы, произведения Сорокина, написанные в конце 1970-х и в 1980-е годы, не так долго ждали своего читателя. Его первая официальная публикация — после незамысловатого текста в журнале «За кадры нефтяников» — вышла на периферии, в рижском журнале «Родник», в ноябре 1989 года напечатавшем рассказ Сорокина «Открытие сезона»411. До распада Советского Союза 26 декабря 1991 года еще несколько произведений вышли уже в более заметных изданиях: пьеса «Пельмени» — в «Искусстве кино» в 1990 году412, а в 1991 году были напечатаны отрывок из тамиздатовской публикации «Очереди» в журнале «Огонек»413, фрагмент из будущей «Нормы» в «Волге», один из рассказов в журнале «Стрелец»414, пьеса «Доверие» в «Альманахе ЛИА Р. Элинина»415. Большие тиражи «Огонька» и советских «толстых» журналов обеспечили Сорокину внимание более широкой аудитории. Внимание к андеграунду привлекли также альманах «Вестник новой литературы»416 и сборник «Видимость нас», где вышли еще два рассказа Сорокина417.

Только после распада СССР в России солидным тиражом двадцать пять тысяч экземпляров впервые вышел отдельной небольшой (128 страниц) книгой «Сборник рассказов» Сорокина418. Известности Сорокина широкой публике способствовало и попадание сборника в шорт-лист «Русского Букера». Это в конце концов послужило толчком к публикации в России в 1994 и 1995 годах более крупных произведений Сорокина: «Нормы» (256 страниц)419, «Романа» (398 страниц)420 и «Тридцатой любви Марины» (285 страниц)421.

Запоздалое появление текстов Сорокина на российском книжном рынке привело к весьма специфическому их восприятию в постсоветской России. «Сборник рассказов», «Роман», «Сердца четырех» и «Норма» вызвали особое возмущение у некоторых критиков, в том числе у Владимира Бондаренко, назвавшего творчество Сорокина «фекальной прозой»422. Помимо нарушения Сорокиным литературных табу и условностей, часть рецензентов увидела в его стиле попытку угодить «западным славистам». Этот своеобразный реимпорт «из Германии» при содействии эмигрантов «из американского далека»423 спровоцировал первую волну отрицательных откликов на произведения Сорокина как «чуждого» писателя424. Позже в России появились и более благожелательные рецензии, но отдельные яростные критики, например Андрей Немзер, продолжали громить едва ли не каждую новую книгу Сорокина425.

Уже при беглом взгляде на текст «Романа» заметно, что эта пространная история сельской жизни, сентиментальной любви и массового убийства ближе к традиционному роману. Как и в случае с «Тридцатой любовью Марины», это относится по крайней мере к основной части романа — к четырем пятым текста: до страницы 332 графический облик романа остается относительно однородным. Сплошные блоки повествовательного текста чередуются с прямой речью, оформленной как диалог. Присмотревшись внимательнее, читатель обнаружит и другие приметы классического романа: произведение состоит из двух частей, в первой из которых двенадцать глав, во второй — восемь. По объему главы примерно равны, не считая длинной восьмой главы второй части426, заключительный фрагмент которой427 сплошь состоит из речи повествователя, изредка разделяемой на абзацы.

Вчитываясь в текст, мы замечаем и другие романные приемы. Достаточно легко угадывается характерное для Достоевского нагнетание напряжения за счет того, что в самом конце главы в комнату входит новый персонаж, как, например, Татьяна — на тот момент еще не названная по имени — в финале первой части «Романа»428. Затем действие замедляется — прием, типичный уже скорее для Толстого и Тургенева. О Татьяне и ее будущей любви к главному герою Роману говорится не сразу, а лишь спустя три главы, где пространно описываются сенокос, собирание грибов, посещение бани и поездка в соседнюю деревню429. Эти главы отличаются «медлительностью», обнаруживающей «процедуру агонии» сорокинского романного повествования430. Вероятно, у некоторых читателей возникнет соблазн просмотреть эти главы «по диагонали», чтобы вычленить нужную информацию, но при внимательном чтении в них можно заметить традиционные структурные элементы романа, в том числе лейтмотивы, нагруженные символическими смыслами: неоднократные упоминания бархата, в который позже окажется завернут роковой топор, символическое возвращение волка, первой жертвы Романа, в виде шкуры на полу комнаты новобрачных431 и медвежонок у ног Татьяны — все это прозрачные символы неистовых страстей, бушующих за сентиментальной любовью432. Им сопутствует множество зловещих отсылок к теме смерти433.