Дирк Уффельманн - Дискурсы Владимира Сорокина

Получается, что в романе два поворотных момента: во-первых, переход от диссидентского нарратива к соцреализму389, во-вторых — от скучного соцреалистического романа к новостным сводкам390. В противовес «Норме», соцреализм здесь не распределен равномерно по разным частям романа, но внезапно вторгается в него на сто восемьдесят девятой странице. Первая и вторая части «Тридцатой любви Марины» гораздо более конкретны, они отсылают к диссидентским нарративам и соцреализму. Лишь в третьей, неудобочитаемой части романа угадываются черты «белого» московского концептуализма, поскольку внимание читателя переключается на жанровую специфику (советских новостных сводок) и взаимодействие бумаги и текста. Такую трактовку подтверждает и визуальное изменение облика текста: в оригинальной рукописи третья часть, со сводками из «Правды», была отпечатана на машинке, а первая и вторая — написаны от руки391.

Если повествователь у Сорокина исчезает в третьей части, то сам автор, отстучавший на машинке тридцать семь страниц новостей из «Правды» и заставивший изрядно попотеть своих переводчиков392, нигде в романе не выражает никаких симпатий: он с одинаковым интересом относится к диссидентскому нарративу, социалистическому реализму и сообщениям из «Правды». Даже называя в первой и второй частях самых разных известных личностей, от Сталина до своего коллеги по московскому андеграунду, художника Оскара Рабина, ведущего представителя «лианозовцев», Сорокин делает это без малейшего намека на какие-либо оценки и личные предпочтения; все эти имена — не более чем приметы (анти)советских дискурсов того времени. Безоценочная манера письма Сорокина «ставит под вопрос идеологическую функцию, приписываемую русской литературе, в особенности убеждение, что коллективная идея должна преобладать над индивидуальной борьбой за существование»393. В результате «возникает ощущение ложного тождества, равенства по модулю тезы и антитезы»394. Так как к концу первой части «Тридцатой любви Марины» «диссидентская литература умирает»395, роман знаменует «конец эстетики ответственности», или «этопоэтики»396.

Трехчастная структура, аналогичная композиции «Тридцатой любви Марины», прослеживается и в других текстах Сорокина. К схожему приему постепенной утраты контроля писатель уже прибегал в «Письмах к Мартину Алексеичу» из пятой части «Нормы» и вновь вернется в «Романе» (см. пятую главу), но в таких объемных текстах процесс утраты контроля происходит по нарастающей. В отличие от них, между многими рассказами Сорокина можно провести параллели на основании их двухчастной, «биполярной» структуры397. Принцип их построения заключается в обманчивой имитации некой стилистики, внезапно разрушаемой неожиданным поворотом398, «разрывом шаблона»399, за которым следует «сюжетный взрыв»400 в виде «потока нечленораздельной речи» или сцены насилия401. Многие исследователи видели в этой стратегии уникальный прием сюжетосложения, характерный для стилистики Сорокина402, причем единодушие литературоведов в этом отношении уже отмечали Марк Липовецкий403 и Ирина Скоропанова404. Рассказам, которые приводит в качестве примеров Липовецкий, тоже свойственна двухчастная структура, как в случае со «Свободным уроком»405, где строгие наставления в духе социализма заканчиваются совращением школьника406. Однако было бы упрощением обобщать и видеть в этом приеме лишь резкий поворот, «раскалывающий» текст надвое, — достаточно посмотреть уже на некоторые из ранних рассказов. Так, «Возвращение», рассказ о влюбленных, написанный в пуританской стилистике соцреализма, испещрен матом, рассыпанным даже по чинным семейным разговорам и появляющимся не только в финале407. Фабулы романов «Сердца четырех», «Месяц в Дахау» и «Лед» тоже изобилуют сценами жестокости без какого-либо конкретного переломного момента, пусть даже жестокость в них можно истолковать и как реализацию непристойных метафор408.

Четвертое крупное прозаическое произведение Сорокина, на котором я остановлюсь подробно, — «Роман»: жанровая характеристика здесь заменяет название, а не просто вынесена в подзаголовок, как в более поздних изданиях «Тридцатой любви Марины» или как в «Очереди», которую «романом» можно назвать весьма условно. «Роман» был написан в 1985-1989 годах и издан в

России в 1994 году тиражом две тысячи экземпляров. Иными словами, «инкубационный период», на протяжении которого текст оставался неопубликованным или ходил в самиздате, у «Романа» оказался короче, чем у ранее рассмотренных книг.