Дмитрий Лихачев - Против дилетантизма в изучении «Слова о полку Игореве»

Памятник литературы, как и всякий памятник культуры и истории, нуждается в охране, в защите его текста. И чем древнее он — тем эта защита необходимее. Всякого рода эксперименты над текстами памятников национального значения должны вестись с величайшей осторожностью и ответственностью. Особенно, конечно, если это «Слово о полку Игореве»…

Одно дело толкования, объяснения при сохранении текста как такового, другое дело — перестановки, отмены кусков текста, безосновательные поправки, исправления, разрушения самого содержания памятника, его ритмики, даже поэтики. С моей точки зрения, это ничуть не лучше безосновательных передатировок памятника. Перенесение «Слова о полку Игореве» из XII в. в какой-то другой, например в XVIII в., разрушает смысл, содержание памятника, но при этом все же сохраняется текст «Слова» как цельного, единого и художественного произведения. Иное дело — объявить «Слово» радикально испорченным осколком чего-то неизвестного, но более совершенного.

В серии очерков писателя А. Никитина, напечатанных в журнале «Новый мир», [1] Никитин А. Испытание «Словом…». — Новый мир, 1984, № 5, с. 182–206; № 6, с. 211–226; № 7, с. 176–208. (Далее ссылки на номера журналов и страницы — в тексте). «Слово о полку Игореве» подвергается вивисекциям, ампутированию отдельных частей, расслоению. Отдельные места и весь памятник в целом объявляются плохо скроенными из разновременных частей. Этот вывод делается с необычайной легкостью и апломбом. На неосведомленных читателей очерки А. Никитина несомненно могут произвести некоторое впечатление. Особенно мне обидно за многочисленных преподавателей вузов или учителей литературы в средней школе. Что им говорить о «Слове», если они поверят в «ученость» и хотя бы частичную правоту А. Никитина? А ведь журнал «Новый мир» — один из самых авторитетных и читаемых в нашей стране.

Жанр, в котором написана серия очерков А. Никитина «Испытание „Словом“», не нов, а в последнее время он даже моден: научный детектив. Но так как детективную интригу легче всего построить на сюжете собственных поисков, открытий и якобы преодоленных мнимых заблуждений, то этим, очевидно, можно объяснить своеобразный «автобиографизм» очерков. Однако этот жанр «научного полудетектива» или «детективной полунауки» очень труден для того, чтобы разобраться в авторской аргументации, — в силу смешанности рациональных доказательств и иррациональных, а также эмоциональных мемуарного характера заметок. К тому же избранный автором жанр вынуждает его к многословию и недоговоренностям.

Между тем хорошо известно: краткость и деловитость — вежливость ученого, а доказательность — необходимое условие научной работы. Не писал же Ньютон о том, каким образом и при каких обстоятельствах был им открыт закон земного тяготения. История с яблоком, упавшим на него в саду и подавшим ему тем самым мысль о законе тяготения, — не более, чем позднейшая легенда. Открытия доказываются, а не описываются, к тому же со столь большими автобиографическими отступлениями. Таинственная история с Бояном, вскрытая при особых личных обстоятельствах, являющаяся научным центром очерков А. Никитина, может по первому впечатлению показаться в такой детективной форме занимательной и в силу этой занимательности убедительной, но только малоосведомленному в древней литературе читателю! На самом деле мы имеем дело с имитацией научных аргументов и не более.

Первый же очерк А. Никитин начинает с описания раздражения некоего «академика» против концепции Л. Н. Гумилева. Это раздражение якобы было вызвано резкими выражениями А. Никитина по адресу Л. Н. Гумилева. Тем самым А. Никитин стремится, очевидно, оправдать собственные резкости и в этих своих очерках — дескать, они просто «неакадемичны». Но дело в том, что за резкими выражениями в данном случае скрывается не «неакадемичность», а неуважение почти ко всей предшествующей А. Никитину науке — академической и неакадемической, литературоведческой, филологической и исторической. Все охаивать и в то же время предаваться самодовольным рассказам о том, как он дошел до своих «открытий», начиная от первых признаков «прозрения собственного невежества» (5, 187) и придавая значение и предполагая интерес читателей даже к той погоде, при которой он предавался своим размышлениям, но не развертывая ни доказываемых тезисов, ни доказательств этих тезисов, — это метод сокрытия от читателя точного изложения концепции и подлинной аргументации.