Veuillez agreer l’expression de mes sentiments respectueux [286].
Преданный Вам Г. Адамович
25 июля <1928>
Дорогая Зинаида Николаевна
Я уже с неделю в Ницце. Но уверен, что ввиду крайней жары Вы поехали в Ваш горный шато [287]и потому не рассчитываю Вас видеть. Не знаю, перешлют ли Вам письмо.
Напишите, будьте добры, — «как и что». В Париже мерзость запустения. Все-таки там ведь (зимой) сложилась какая-то «жизнь», — и я иногда боюсь: а вдруг даже и этого не будет? Не возобновится после дачного распыления? Когда я уезжал из России, я хотел вернуться во что бы то ни стало — потому что «трудно начинать новую жизнь». Ну вот, все мы начали. Но опять оборвать и опять начинать я, по крайней мере, не желаю. «Исповедую подлость», как сказала бы Марина. Впрочем, все это только в теории.
В ожидании письма целую Ваши руки и прошу передать мой поклон Дмитрию Сергеевичу и «Володе».
Преданный Вам
Г.Адамович
<���Адрес в Ницце>
16. VIII.<19>28 г.
Дорогая Зинаида Николаевна
Получил сегодня Ваше письмо — и читал его со «смятением». За что Вы меня попрекаете? Это первое письмо, которое я от Вас тут получил. Или Вы забыли, что мне до сих пор не писали, или опять… письмо пропало. Я удивлялся, что от Вас нет ответа, но решил выждать. Лето, жара да может быть и что-нибудь другое [288].
Надеюсь, теперь наша переписка наладится. Как Вы знаете, я корреспондент исправный.
Что Вы «имеете сказать мне», как пишете? Сообщите, ради Бога. В одиночестве «мы любопытны и не ленивы» [289]. «Корабль» я действительно надул, но по полному забвению (честное слово) и без всякого злого умысла. Напишу сегодня Терапиано, чтобы не обиделся [290]. А вообще — ничего нового. Я пишу чушь и читаю чушь. Впрочем, сегодня собираюсь писать о Толстом, к «столетию» [291]. Я бы хотел еще в «Зел<���еной> Лампе» затем к нему вернуться [292], ибо все больше становлюсь его «поклонником», в пику Вашему Соловьеву. Надеюсь на вести от Вас. Долго ли Вы еще в Торане?
Целую Ваши руки.
Преданный Вам Г. Адамович
Получили ли Вы том шепеляво-теневого «радотажа» [293]?
23. VIII.<1928>
Дорогая Зинаида Николаевна
На Ваш пространный выговор и «указания» — термин Ваш — я нисколько не обижен, конечно, но удивлен. Почтой я не заведую и за потерю писем не отвечаю. О «Корабле» забыл по многим причинам, о которых рассказывать скучно. Но признаюсь, могу забыть и без причин. C’est a prendre ou a laisser [294]. В особо-родственных чувствах к «Кораблю» я никогда не изъяснялся. Наконец, о нарушении могильного договора [295], — сознательно не нарушал, и на упрек без «фактической подкладки» ответить не могу. Конечно, 1/100 часть нарушения была и должна быть, мелочь какая-нибудь. Вам ли это не понять? Ведь это входит само собой в договор. Исключения в правилах, яды в медицине и т. д. Но, может быть, я сболтнул 2/100, да и то никому как спарже, которая сам такая могила <���так!>, что ему можно открыть план убийства Пуанкарэ [296]. Один наш общий приятель говорит о Вас — «женщина великого гнева» [297]. Я иногда чувствую это, — впрочем, редко, за что при гневном Вашем характере приношу Вам благодарность.
Все это пустяки, конечно. В Thorenc я не могу приехать, к сожалению. Подождем, когда Вы с Ваших высот спуститесь — тогда приеду в «глубокой ночи».
У меня к Вам большая просьба: Вы пишете стихи, и пришлите их, пожалуйста. Я бы сказал, что в ответ пошлю свои, но когда-то Ахматова жестоко обиделась на М.Струве за такое «и я тоже» [298]. А так как я в трепете, то и опасаюсь. Вы, вероятно, морщитесь на мою советскую «меледу» в «П<���оследних> Н<���овостях>» [299]. Что делать! «Наш читатель это любит», как говорит Кантор. Толстого я написал и послал, — но что из этого выйдет, не знаю. Это все-таки не «меледа», и писал я с интересом, впрочем, ежеминутно одергивая себя для «нашего читателя» и разъясняя всякие 2 х 2. А во-вторых, сегодня Маклаков расписался вовсю, — и очень недурно, кстати [300]. Затем, я писал как продолжение споров в «З<���еленой> Л<���ампе>» — что многим окажется непонятным [301]. Поэтому сомневаюсь. Знаете, я прочел наконец «Жизнь Арсеньева» [302]очень внимательно — это прелесть, и я не понимаю, почему было некоторое «неодобрение». Мне лично не по сердцу это «прощание с погибшей Россией», т<���ак> к<���ак> меня оно не трогает и я могу «распроститься» легче. Но именно Бунин должен был такое славословие сочинить, и, право, было бы все-таки обидно за «матушку-Русь», если бы никто ей хорошей отходной не пропел. Это национальный монумент, и мне жаль, что я не могу об этом написать: 1) автор непременно обидится, 2) читатели непременно скажут, «опять подлизывается к Б<���унину>» и т. д. Напишите, пожалуйста, о дальнейших планах, на кот<���орые> Вы намекаете. Меня несколько смущает «Мессия» и «П<���оследние> Н<���овости>». Написать? Какова их позиция? Что думает Д<���митрий> С<���ергеевич>? Я думаю, до приезда Мил<���юкова> они ни на что не решатся. Да и книги у меня нет [303].
Читать дальше