Леонид Фролов - Сватовство

— Милый, а тебя-то кто сюда звал? — спросила Ксенья неестественно ласково и вдруг шарахнула чем-то командированного. Василий Петрович услышал, как ветеринар скатился с крыльца и как Ксенья, звякнув замком, отворила дверь и, видимо проскользнув в темный проем, торопливо захлопнула ее на задвижку.

Ветеринар, путаясь в длинном плаще, обиженно укорил Ксенью:

— Ну, чего ломаешься-то? Чего?

Ксенья молчала за дверью.

— Через год ведь никому будешь и не нужна.

Ксенья не вытерпела:

— Ой, что-то уж больно короткий срок ты установил для меня… За такой у тебя и лысина, пожалуй, не успеет расползтись.

— Мне-то лысина не страшна, а вот тебе…

— А ну, проваливай отсюда! — Ксенья, щелкнув задвижкой, открыла дверь. — Кому говорят, проваливай… Жеребец мне выискался. Я ведь не кобыла, всякому подставляться.

Он испуганно попятился. Василий Петрович слышал, как под его ногами зашуршали листья.

Ветеринар выскочил на дорогу и самой середкой ее пошел в деревню.

Ксенья не закрывала дверь. Василию Петровичу казалось, что он видит ее, всю в белом, стоящую на крыльце. «А почему в белом-то? — удивился он обманному зрению. — Ведь она в фуфайке должна, не раздевалась еще».

Ветеринар по мосту перешел реку и стал подниматься в гору. Когда он поравнялся с Василием Петровичем, тот увидел в его руках фанерованный чемоданчик.

— Ну, так как живем? — насмешливо поинтересовался Василий Петрович.

Ветеринар близоруко вгляделся в темноту:

— A-а, это ты, дед… Видел, что ли?

— Да нет, у меня глаза слабые, — засмеялся Василий Петрович. — А вот на уши не жалуюсь… Хорошо она отбрила тебя.

— Да ну ее… Рвотный порошок, а не баба.

— У нас в Полежаеве все такие, — предостерег Василий Петрович. — Так что знай…

— Да ладно, ладно тебе, — отмахнулся ветеринар. — С каким-нибудь хахалем, наверно, заранее договорилась. То и не пустила меня.

У Василия Петровича и на минуту не задержались эти слова в голове, будто ветер невнятно прошелестел в стороне и замолк.

Сорока всполошенно застрекотала вблизи. Ксенья хотела поворотиться на ее зов — и не смогла. Тело было уже чужим и жило само по себе. Ксенья скосила глаза туда, где трещала сорока, но, кроме угрюмо чернеющей стены леса, что была от нее сбоку, ничего не увидела. А сорока тараторила за спиной, в трепетавшем мокрыми листьями осиннике.

Ксенья была сейчас настороже, она очнулась от громкого эха, гулко летавшего над лесными гривами, и сорока подавала ей весть, что человек, кричавший в лесу, выходил на вырубки.

Ксенье показалось, будто она почуяла, как у нее стало работать сердце и как вялая кровь засочилась по жилам, оживляя занемевшее тело.

Ксенья пошевелила пальцами правой руки, которая у нее бессильно обвисла меж коленей — они чуть заметно дрогнули.

Неумолчная сорока сделала полукружье над сосной, к которой привалилась спиной Ксенья. Она летала, как ронжа, какими-то рывками, то оседая к земле, то взмывая вверх. Ксенья не видела, как сорока села над ней, она только услышала, что качнулась ветка и вниз посыпалась омертвевшая хвоя.

И уже не столько слухом, сколько каким-то другим чувством, которому Ксенья не знала названия, она ощутила, что на делянке стоит человек и что он не один. Ксенья хотела подать ему голос, но язык ослушался ее, и изо рта выдохнулся лишь едва различимый хрип, который не потревожил даже сороку. На лбу у Ксеньи выступил пот, она дернулась обтереть его, но рука не подчинилась ей. И тогда проступила потом спина. Ксенья чувствовала, что он собирается струйками и что намокшая нижняя рубаха не может его сдержать. Нет, этого не могло быть, рубаха у нее и без того была мокрой от тяжелой росы, выпадавшей по вечерам, от дождя-колотуна, пробравшего Ксенью зубостучной дрожью уже во второе утро после ночлега в лесу, от хранивших воду кустов, продираясь через которые она обдавалась холодным душем.

Невдалеке треснули сучья, и Ксенья сначала увидела лошадь, а потом уж и покачивающегося в седле человека. У нее заслезились глаза, отображение человека двоилось и прыгало перед ней. Она опять попыталась крикнуть. Задеревеневший язык беззвучно шевельнулся во рту, а потом, будто пробив преграду, извлек шепотливый всхлип:

— О-о-и-и…

Сорока перепрыгнула на другую ветку, и сверху снова посеялись омертвевшие, скипидарного цвета иглы.

— О-о-а-а, — хрипло вытолкнула из себя Ксенья и совсем обессилела, облилась липким потом.

Человек спешился с коня и, пригибаясь к земле, стал лазить меж пней, сам напоминая обгоревший пенек.