Максим Пулькин - Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Иногда сгоревших в пламени самосожжений местные жители отождествляли с прекрасными птицами, устремляющимися прямиком в Царствие Небесное. Так, среди жителей дер. Верховской (р. Пижма, Республика Коми) до сих пор распространена такая легенда: «На Пижме был двоетажный скит и как-ле шпиенка из Москвы пришла». Она подожгла нижний этаж скита и исчезла. «А скитники молились, дэк ихны души голубями да белыми лебедями на небеса полетели» [963]. В легенде вина за гибель «скитников» возлагается на неизвестную женщину. Таким образом, в народной памяти сделана попытка примирить почитание самосожигателей и христианское (а также и простонародное) представление о греховности самоубийства.

Положительная память о самосожжениях, почитание самосожигателей как мучеников, пострадавших за благочестие, встречается в фольклорных текстах. Постепенно останки страдальцев и места их гибели перестали быть объектом суеверного страха и превратились в объект поклонения. Сведения о регулярном поминовении сгоревших старообрядцев обнаруживаются в этнографических данных, связанных с Европейским Севером России. Так, на протяжении длительного времени сохранялась благоговейная память о старообрядцах, сгоревших в 1743 г. на р. Пижме. В начале XXI в. на деревенском кладбище сохранялся большой деревянный крест и часовня, построенные местными жителями в память о них [964]. На Русском Севере нередко «часовни выступали как памятные сакральные знаки» [965]. Так быстро формирующийся старообрядческий культ самосожигателей стал проявлением общей тенденции, существующей в религиозной жизни окраин России. О трагическом событии, связанном с массовой гибелью в огне, повествует легенда: «когда скитники горели <���…> из монастыря выпрыгнула девица Елена, превратилась в голубицу и упорхнула. Пролетела сколь туды, откуль пришли солдаты, и застыла на большущем камне на высоком берегу Пижмы. Тот камень и зовут Еленин страж. Все, кто проезжает по реке, вспоминают сгоревших. Рядом с ним течет ручей, дек его тоже Елениным называют» [966]. Еще одним доказательством праведности самосожигателей стали предания: в конце XX в. сохранились фольклорные тексты, повествующие о том, что добровольно сгоревшие на реке Пижме «мученики-сожигатели впоследствии якобы найдены нетленными» [967].

Сочувственные слова в адрес самосожигателей звучали и в карельском фольклоре. Так, судя по современным записям легенд, бытующих в деревне Тунгуда, в сознании местных обитателей образ участников «гарей» слился с еще одним популярным сюжетом – «панами». В одной из местных деревень «жил гордый народ Паны». Их хотели обратить «в эту веру», но они не подчинились. «И когда их снова пришли принуждать, то они сожгли себя, но не отреклись от своей веры» [968]. В местной деревне Койвуниеми «по завету» ходили «к сожженцам». События, связанные с «гарями», рисовались местным жителям в своеобразном, но вполне узнаваемом виде. Старообрядцы «специально пришли грехи свои сжечь, чтобы не было у них грехов <���…> И сгорели там внутри. А потом на том месте построили дом [часовню] и поставили там иконы, туда ходили». Причины массовых посещений памятных мест оказались вполне прозаическими: «У кого зубы болят, так там [были] иконы от зубной боли. Как зубы заболят, так идут туда, молятся, будто бы перестает [болеть]» [969]. В деревне Рийхуваара имелись свои воспоминания о самосожигателях. Здесь память о них была связана с огромной ямой, к которой местные жители регулярно ходили молиться. На вопрос о мотивах самосожжений они отвечали уклончиво: «Время такое настало, не стали любить староверов, вот и сожгли <���…> Времени много с тех пор прошло» [970].

Обоснования самосожжений, тщательная пропагандистская работа старообрядческих наставников приводили к тому, что лишь в немногих фольклорных текстах самосожжение расценивалось как своего рода безумие или следствие колдовских чар, приводящих к сумасшествию и мании самоубийства. Так, «в былое время раскольники брянских лесов, <���…> если не могли словом убеждения склонить на свою сторону им почему-либо нужного человека и обратить в свою веру», то прибегали колдовству: «они давали этому человеку клюкву, напоенную некоторою отравою». Содержащееся в этой клюкве зелье оказывало на людей страшное воздействие: «если кто съедал, то получал желание идти в брянские скиты, а когда съевший оную видел огонь, то в исступлении бросался в него, так как здесь представлялся ему рай и сидящие в нем ангелы» [971]. Этот сюжет впервые представлен в произведении ев. Димитрия Ростовского. У него описание зловещего чародейства, предшествующего самосожжению, дано в развернутом виде. Фольклорные тексты предоставляли как литераторам, так и обывателям обильную пищу для размышлений на мистические темы. В конце XVII в. в Шведской Карелии распространилось жуткое предание о том, как некий монах отрезал у мертвого ребенка руки и ноги и сжигал их. Из человеческого пепла он изготовил порошок, избавляющий людей от инстинктивного страха перед огнем и создающий у них болезненную склонность к самосожжению. Прежде чем его схватили, он успел испытать этот порошок на случайно подвернувшейся собаке, которая, съев снадобье, тотчас бросилась в огонь [972].