Максим Пулькин - Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

С другой стороны, вполне вероятным, на основании отрывочных свидетельств, представляется следующее: старообрядцы старались замалчивать факты гибели в огне своих наиболее почитаемых лидеров, используя формулировку «сожжен» (т. е. по сути дела казнен) вместо фразы, указывающей на добровольность гибели в огне. Так, в небольшом филипповском старообрядческом трактате конца XVIII в. указываются следующие обстоятельства гибели старца Филиппа – основателя одноименного толка: «сожжен с братиею за благочестивую христианскую веру» [930]. В действительности, как известно, старец погиб в огне устроенной им же самим «гари». Эта же простая закономерность прослеживается в тексте жития Корнилия Выговского – известного старообрядческого наставника. Бывшие соловецкие монахи, погибшие в огне организованных ими в конце XVII в. самосожжений, осторожно названы здесь «сожженными» [931].

Память о самосожжениях сохраняла свидетельства о недобровольности участия в них некоторых сгоревших. Более того, иногда самосожжение одного из «старцев» сопровождалось гибелью «никониан» и, по сути дела, превращалось в народном сознании в самое радикальное средство борьбы с вероотступниками. Так, среди пижемских старообрядцев была распространена легенда о некоем старце, очистившемся от грехов через «огненное крещение». «Старец попросил отпеть его живым, неопоганенным, сам-от пошел в келью», где остановились прибывшие на Пижму из Архангельска солдаты, «щэбы поймать староверов». Старообрядец коварно «угощал их, допьяна напоил, ды и поджег дом-от, а сам с има осталсэ» [932].

Негативное отношение к местам самосожжений, бытующее в народной среде, сочеталось с весьма своеобразной трактовкой участи самосожигателей, сформировавшейся среди старообрядцев. В старообрядческих исторических произведениях, как совершенно справедливо отмечает Е.В. Романова [933], встречаются высказывания о том, что самосожжения стали проявлением слабости, «телесной сущности человека», а не его духовной силы. Самосожжения могли происходить вследствие непреодолимого страха перед приближающимися «мучителями». Причем страх вызывали не грядущие пытки и казни, как иногда пишут современные авторы [934]. Главной причиной трагического выбора стала боязнь того, что под их, «гонителей», давлением, под пытками произойдет отход от благочестия. Поэтому можно согласиться с профессором П.С. Смирновым: «Самоистребление понималось как средство цело соблюсти веру, сохранить ризу крещения от осквернения, не погубить плодов покаяния» [935]. Аналогичные идеи высказывал Н. Загоскин: старообрядец «сожигается не из страха перед угрожающим ему наказанием <���…>, но единственно только из-за страшной и гибельной для него мысли впасть в руки служителей врага Христова» [936]. Эту же точку зрения поддерживал Д. Сапожников: «Сожигали наставники своих учеников, их жен и детей, боясь, что они не отстоят, по их слабости и бесхарактерности, свою веру, а ведь венец смерти открывает врата рая!» [937].

Фундаментальная История Выговской старообрядческой пустыни Ивана Филиппова изобилует подобными высказываниями. Так, при описании первого самосожжения в Палеостровском монастыре память о массовой гибели приверженцев «древлего благочестия» сохранилась в следующей форме: « В руки же мучителей вдатися трепетаху (курсив мой. – М.П. )». Ведь «некоторые малодушнии, боящеся мук, отпадут древлего церковного благочестия», и погубят свои души. Понимая, чем обернется для них в загробном мире такое «отпадение», «доброразсудный муж (старец Игнатий. – М.П. ) со своим собранным народом благочестия по законах древлеотеческих огнем скончатися изволи» [938]. Перед самосожжением в Березовом Наволоке другой старообрядческий наставник, бывший соловецкий монах Пимен, видя «лютое нападание» присланной для захвата самосожигателей воинской «команды», страшась попасть «в руки немилостивыя» разжег самоубийственное пламя: «скончашася огнем благочестно» [939].

Вероятно, в огне погибали все те, кто в какой-либо мере поддерживал идею коллективных самоубийств. Это резко снижало численность потенциальных молельщиков за участников «гарей». Но и в среде местных жителей, потерявших в огне своих родственников, они не находили понимания. С самосожжением у многих были связаны тяжелые воспоминания о мучительной гибели близких людей. Наконец, сторонники самосожжений остерегались открыто заявлять о своих убеждениях и из этих соображений нечасто, с опаской посещали места «гарей». И все же места массовой гибели старообрядцев в большинстве случаев становились значимым объектом поклонения. Мне удалось обнаружить несколько явных свидетельств почитания самосожигателей. Первое из них относится к середине XVIII в., когда в буквальном смысле слова по горячим следам, на пепелище недавней «гари», установилось почитание старца Филиппа, основателя радикального филипповского толка в старообрядчестве, погибшего в огне в 1742 г. По словам упоминаемого выше обличителя старообрядцев Г. Яковлева, на том месте, где он сгорел, «на прелесть построены, имеются часовни». В них «над костьми и пеплом сгоревших своих, именуемых новых и последних страдальцев благочестия», регулярно совершаются панихиды «с собранием народным единомысленных своих». Эта традиция соблюдается «и поныне», но только обряды совершаются тайно [940].