Максим Пулькин - Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

В этот же период сформировалась и стала заметной частью старообрядческого вероучения идея о том, что «Страшный суд мог быть увиден в каждой гари, и тем самым эсхатологическая мистерия в каждом отдельном случае могла считаться доведенной до конца» [900]. Этот мощный аргумент звучал в проповедях сторонников самосожжений в полную силу. Он отражен в словах Евфросина, который, излагая учение некоего старца, призывающего к «огненной смерти», приводит следующие яркие картины загробной участи погибших в огне. Погибшие в пламени окажутся на «том» свете в лучшем положении, чем святые и даже апостолы. Последние подвергнутся испытаниям в огненной реке, а участники самосожжений смогут избежать этой тяжкой участи: «пророци де и апостолы не уйдут искуса, всех же святых лики пройдут ту реку, только де свободни одне наши самосожженцы, то де им искус, что ныне сгорели, огненная же им река есть, что сами в огонь» [901]. Например, крупнейший старообрядческий историк XVIII в. Иван Филиппов, современник многих «гарей», создал величественную картину массового самосожжения, участники которого на глазах изумленных зрителей торжественной процессией отправляются прямо на небо: «егда загореся церковь <���…> и после большого дыму из самыя церковныя главы <���…> изыде отец Игнатий с крестом в великой славе и светлости, и поднявся поиде в высоту и за ним прочия старцы и народа множество безчисленное, вей в белых ризах, в великой светлости и славе идяху за оным старцем Игнатием горе к небеси и прошедше небесныя двери, и тому невидима быша. А из них падоша на землю во огнь токмо три человека, котории из огня бросишася во окна» [902].

Поминание о «сожженных благочестия ради» вошло в беспоповский Синодик [903], который сохранил списки сгоревших, включая младенцев, и их примерную численность [904]. В синодиках издавна записывались имена умерших, постоянно поминаемых священником во время богослужения. Согласно христианскому вероучению, регулярное поминовение живых или умерших «основано на вере в его действенность перед Богом, в возможность повлиять на земную или посмертную судьбу поминаемого человека» [905]. Старообрядцы продолжили древнюю традицию. В XVIII в. в часовнях Выговского общежительства непрестанно возносили молитвы в память обо всех «за благочестие пострадавших и згоревших (курсив мой. – М.П. ), и в воды утопших, и от глада и жажды и всяких бед скончавшихся благоверия ради» [906]. Идею почитания самосожигателей горячо поддержал известный старообрядческий проповедник Петр Прокопьев в письме Даниилу Викулину. Он полагал, что самосожигатели должны почитаться наравне со святыми отцами церкви, «от еретик замученных». За них следует молиться как за христиан, умерших, но сохранивших невредимым древнее благочестие [907]. Отдельными панихидами в Выговском общежительстве поминались соловецкие старцы-участники восстания и погибшие в огне крупнейших самосожжений местные жители [908]. Небольшой «помянник» с именами самосожигателей имелся и в Великопоженском старообрядческом поселении. В нем перечислены все погибшие во время Великопоженской и Езевской гарей 1743 г [909]. Известный выговский писатель Семен Денисов решительно отвергал доводы тех, кто не желал поминать участников самосожжений и считал их самоубийцами: «Да заградятся прочие уста, глаголющие неправедная беззаконие гордынею неправильного самосожжения и унижением самовольного самоубийства, и сего ради недостоинством поминовения осуждающие». Напротив, участники «гарей» достойны благоговейной памяти потомков: «воистину не точию поминовения правильного от православных со всеми православноумершими достойни, но и ублажению со всеми тако по ревности божии различно благочестно с самоскончавшимися до стод олжнии» [910].

Крупнейшие выговские литераторы первой половины XVIII в. Семен Денисов и Иван Филиппов обвиняли не самоубийц, а времена, в которые им пришлось жить, «когда вокруг господствовали страх, несправедливость, предательство» [911]. Так, Семен Денисов в одном из описаний самосожжений указывал, что сибирские старообрядцы сгорели не по собственной воле, а «от наезду Тобольского архиерея Филофея посланных огнем скончашася» [912]. Следовательно, они не самоубийцы, а достойные поклонения мученики за «древлеправославную» веру. К середине XVIII в. у старообрядцев сложился особый тип повестей о самосожжениях. Задача этих литературных произведений заключалась в том, чтобы «не только закрепить память о самих событиях, но и прославить новых бесстрашных мучеников за “древлее благочестие”, сохранить для потомства их имена» [913]. Могилы мучеников за веру становились значимым местом почитания. «Власти старались лишить старообрядцев возможности приходить на дорогие им могилы, предавая тела земле без церковного погребения, вне кладбищ, тайно» [914], но это удавалось далеко не всегда.