Владимир Шохин - Всеволод Сергеевич Семенцов и российская индология

В работе используются следующие сокращения: «Наттриней» — HT, «Курунтохей» — КТ, «Аханануру» — АН, «Айнгурунуру» — Айн, «Пурана-нуру» — ПН, «Падиттрыппатту» — Пади, «Мадураикканьджи» — МК, «Перумбанаттруппадей» — ППан, «Тирумуругаттруппадеи» — ТМА.

В ПН 6 один из пандийских царей прославляется как владеющий всей Индией — от мыса Кумари до Гималаев. В «Повести о браслете» весьма красочно и масштабно описан поход на север царя Черы Сенгуттувана.

Как утверждает Р. Кеннеди, богатства тамильских царей создавались за счет военной добычи и доходов от торговли. Владение землей было второстепенным фактором [8, с. 4].

kelvi — тамильская калька слова шрути (имеются в виду ведийские тексты).

В качестве примеров ритуальной активности певцов и исполнителей приведем такие свидетельства: ПН 15, 24 — певица под аккомпанемент барабанчика поет ванъджи (военная песня, исполняемая перед походом на врага); панан на поле боя бьет в барабан (АН 106, 12); в домах покойников исполняют мелодию «нейдаль» (ПН 194, 1; 389, 17); панан исполняет мелодию «муллей» с целью охраны семейного благополучия (Айн 408).

Интересный пример охранительной функции исполнителей содержится в ПН 291 (на этот стих обращает внимание Харт [3, с. 37]). Действие происходит перед лежащим на земле раненым воином:

Ребята! Тудияры! Певцы!

Приблизившись к черному, лежащему в белой одежде,

Шумных птиц отгоните!

А я, исполняя мелодию «вилари», белых лисиц отгоню

(ПН 291, 1–4).

В ПН 281 женщины собираются «защитить» рану героя, играя на флейте мелодию «каньджи».

О районе «палей» и связанных с ним представлениях см. [1].

Примечателен в связи с этим мотив белизны, символизирующей в тамильской культуре именно эти идеи: царь одевает исполнителей в белые одежды, которые сравниваются в стихах с кожей, слезающей со змеи (ПН 397, 15), с дымом (ПН 398, 20).

Момент передачи энергии зафиксирован в упоминающемся иногда многозначительном жесте касания: «Периян, касающийся певцов щедрой рукой» (АН 100, И); «своей ароматной рукой он гладил мою пахнущую рыбой голову» (ПН 235, 8–9).

В такого рода ритуалах, по-видимому, должны были быть сильны элементы эротики. В каких конкретных формах они проявлялись, с достоверностью сказать трудно, но их наличие подтверждается (помимо общих мотивов плодородия) тем, что одной из доблестей, упоминаемых панегиристами, считается та, которая находит выражение в формуле: «супруг изысканно украшенной женщины (или женщин)» (ПН 3, 6; 34, 7; 138, 8; ср. обращение к Муругану: «о супруг молодых девушек» — TMA 264). Впрочем, в ПН 29, 4–7 содержится одна любопытная подробность, по-видимому имеющая отношение к данному вопросу и указывающая на порядок совершения ритуальных действий: «Пусть окружают панары твой радостный утренний „ируккей!“ После исполнения панаров пусть обнимают руки женщин твою с высыхающей сандаловой пастой грудь!».

В связи с этим интересно поставить вопрос об участии в ритуалах плодородия певиц и танцовщиц вирали. То, что они выступали здесь как исполнительницы, совершенно очевидно («пусть придет дождь на поле этого селения, где танцуют вирали» — HT 328, 12). Но вполне допустимо предположить, что их функции выходили за пределы исполнительства, как это характерно для так называемых девадаси, храмовых танцовщиц более позднего времени, с которыми они, как полагают, генетически связаны [9, с. 35]. Во всяком случае, стоит обратить внимание на возникающую здесь тесную связь исполнительства и эротики, которая вполне определенно, хотя и в довольно сложных формах, проявится и в последующей тамильской поэзии, созданной поэтами-бхактами.

Помимо такого рода словоупотребления, красноречиво, хотя и косвенно, указывающего на функциональное единство поэзии и культа, следует обратить внимание и на то, что наиболее характерный для ранней тамильской поэзии размер — «ахаваль» (букв. «взывание») восходит к различным формам песнопений, сопровождавших акты гадания, прорицания, экзорцизма [7, с. 66–67].

Очевидное сходство и генетическое родство этих двух традиций отмечалось многими исследователями [7, с. 74–75; 4, с. 14; 11, с. 94]. Обычно указывается на присущие той и другой экстатический характер почитания повелителя (бога), атмосферу дружеской близости, задушевности в отношениях адепта и почитаемого, ряд общих мотивов и формул. Однако их систематическое сравнительное изучение пока, насколько нам известно, не было предпринято.