П Сладкопевцев - Древние палестинские обители и прославившие их святые подвижники

– Кто ты и откуда? – спросила она Михаила.

– Я убогий монах из лавры св. Саввы, – отвечал инок.

– Жалею о тебе, – как будто с участием продолжала Сеида, – как ты худ и бледен! Хочу сделать тебе доброе дело: если ты раб чей, освобожу тебя; если чем болен ты, вылечу; если беден, обогащу.

Понял Михаил льстивые слова Сеиды, уразумев ее злой умысел, и обратился умом к Богу, всем сердцем возопив к Нему о помощи и избавлении от угрожающей опасности.

– Юноша, юноша! – заговорила снова царица, видя, что Михаил ничего не отвечает на ее слова. – Если сделаешься мне другом, то насладишься всеми возможными благами жизни; ты будешь господином и повелителем: тебе будут служить, перед тобой станут раболепствовать.

На это твердый духом инок отвечал:

– Люблю Владыку моего Христа, возлюбившего меня и за меня предавшего душу Свою. Его и желаю любить ненасытимо; друзья у меня – небесные чины Ангелов и лики святых, поживших на земле добродетельно. Твоим другом быть не хочу; общение с тобой иметь отказываюсь.

Сеида разгневалась и начала говорить уже грозно: – Если не исполнишь моей воли, подвергну тебя мукам, раздроблю твое тело.

– Я тщусь творить волю Господа моего, – сказал на это Михаил, – твоей же воли никак не послушаю и не исполню. Если же ты подвергнешь меня мукам, этим доставишь только благо душе моей. Верно знай, что никакими прелестями и обещаниями, ни страхом и угрозами не преклонишь меня к исполнению твоего бесстыдного похотения.

– Окаянный монах! – громко и порывисто сказала Сеида. – Чего ты лишаешься? Какое благо теряешь? И почему не хочешь исполнить моего желания?

Смотри: не красива ли я? Не любезна ли?

– Не только не красива, – отвечал смело инок, – но и безобразна и мерзка; не любви, а презрения и ненависти ты достойна!

Ярость овладела Сеидой. Она велела вывести инока на двор, растянуть на земле и бить палицами без милости и пощады. Долго били и мучили Михаила. Наконец Сеида приказала измученного инока связать и послала его к мужу с запиской такого содержания: «Скверный сей монах осмелился поносить меня непотребными словами. Если оставишь его в живых, то более не увидишь меня на свете».

Прочитав записку Сеиды, халиф решился исполнить ее желание: он не мог опечалить жену свою, которую любил. Он пожелал видеть инока и велел его к себе представить. Явившись к Адрамелеху, Михаил не поклонился ему, но стоял прямо. Гнев выразился на лице халифа.

– Горделивый монах! – сказал он иноку. – Что будешь отвечать о деле, на которое дерзнул ты? Думаю, что ты безответен.

На эти слова Михаил спокойно отвечал:

– Царю надлежит иметь преимущественно три добродетели: страх Божий, правосудие и милостивое снисхождение к преступникам.

Ответ инока понравился Адрамелеху. Гнев его смягчился; он приказал снять с Михаила оковы и ласково спросил его, откуда он. Михаил отвечал, что он родом из Эдессы, а теперь инок монастыря преподобного Саввы. Когда же халиф указал ему на его преступление, он сказал:

– На мне сбылась притча: некто случайно встретил змея, называемого василиском, который убивает людей одним своим взором. Стараясь от него убежать, он попал ко льву. Однако ему полезнее и желательнее было соседство со львом, чем с ядовитым василиском.

Поняв смысл притчи, халиф полюбил инока частью за красоту его, частью за ум и захотел обратить его в магометанство. Взяв себе в помощники раввина, еврейского законоучителя, он вступил с иноком в беседу о вере.

– Жалею о тебе, молодой человек, – начал халиф, – щажу твою молодость и, видя разум твой, советую и прошу: отступись от трудного учения Христова, оставь христианскую веру и прими веру нашу. Ты будешь мне вместо сына; поставлю тебя выше всех князей и вельмож, ты будешь жить в радостях и удовольствиях.

Михаил, подняв глаза к небу и вздохнув из глубины сердца, вслух произнес:

– Не допущу себя, Христе Царю, отступить от Тебя, Бога моего, хотя бы пришлось принять и бесчисленные муки, – и, обратясь к халифу, сказал: – Я раб Отца, Сына и Святого Духа, единого нераздельного Божества; это признаю и исповедую; от такого исповедания не отступлю, но навсегда в нем останусь и пребуду.

– Что же, – сказал халиф, смотря на черное одеяние инока, – ужели прилично тебе носить такую худую, темную одежду?

– Сею черною одеждой, – отвечал инок, – украшаюсь я лучше тебя, облеченного в светлые, царские одежды.

Халиф остановился и немного подумал; он решился действовать на ум молодого инока.