Габриэль Тард - Преступник и толпа (сборник)

Это значит, что противоположный тезис не был подтвержден, но для одной очень древней эпохи Cazauvieilh в 1840 году старался установить, кажется, что число самоубийств и число преступлений, основанных на насилии, всегда прогрессируют и убывают вместе.

Пруссия – редкость для цивилизованных государств: в ней убийство находится на пути значительного роста, несмотря на прогресс ее культуры. Это, может быть, последствие социального равновесия Европы (поставленного на место древнего политического равновесия), которое стремится установить уровень преступности у наций с равной цивилизацией. Действительно, Пруссии остается сделать еще несколько шагов по тому же пути убийств, чтобы достигнуть уровня, например, Франции.

«Существуют два исключения, – говорит Бертилльон. – При ближайшем исследовании эти исключения становятся чисто кажущимися и подходят под общее правило».

Это различие очень существенно. Вспомним, на самом деле, громадное расстояние, отделяющее католические кантоны от протестантских, – насчитывается пять разводов в Виллиссе, например, а в Шафгаузене более 100.

«Мы видели, – говорит Бертилльон, – громадное влияние религии на частое повторение развода». Он прибавляет, правда: «она действует в том же смысле и на самоубийство, но гораздо слабее». Это гораздо слабее очень спорно и приложимо самое большее к различному участию разных стран в прогрессии самоубийств, а не к самому факту этой прогрессии.

Допуская даже, что цивилизация морализует, в чем со своей стороны я не сомневаюсь, все-таки можно спросить, было ли у нее время разрушить растлевающее, как говорят, действие, очень длинного древнего периода и возвратить нас к нравственному уровню наших первых прародителей. Изменение нравов и нравственности известно.

Рост детоубийств, хотя и довольно слабый, важен как знак падения нравов, потому что при этом стыд, связанный с незаконным материнством, уменьшается вместо того, чтобы увеличиваться.

Открытые Pall Mall Gazette соблазны не представляются исключительными в нравственности нации, может быть, справедливо считаемой на континенте самой непорочной, и особенно в своих цивилизованных классах. Чрезмерное нервное возбуждение и ослабление мускулов, действие развития городской жизни, доводят до нимфомании и приапизма. Более ранняя, более продолжительная, более свободная и более бесплодная любовь – по таким признакам узнается повсюду, и в нации, и в классе, успех цивилизации. Смотрите у Тэна в Ancien Regime об аристократических нравах в XVII веке.

В XV веке в некоторых областях Италии, куда не проникала культура, сельские жители неизменно убивали всякого иностранца, попавшегося им в руки. Эта привычка существовала особенно в отдаленных частях неаполитанского королевства ( Burckardt ).

Нецивилизованный человек, живя уединенно в своей маленькой корпорации, стоит в стороне от мира. В его глазах иностранец не имеет почти ничего человеческого, это – добыча; убить его – значит поохотиться; ограбить – сорвать ягоду в невозделанном месте. Действительно, для нецивилизованного человека его племя, его города – то же, что для нас великая европейская семья. Мы так же виновны, убивая европейца или грабя его, как может быть виновен он, убивая или грабя человека из своего города, своего племени. Но разве мы человечнее в отношении европейцев, чем нецивилизованные люди в отношении своих родных или соседей? Вот в чем вопрос. Что касается наших отношений к иностранцам в настоящем смысле этого слова, то есть к варварам или дикарям Африки, Америки или Океании, то я еще раз повторяю, что они суть убийство, грабеж и всевозможные гнусности.

Часто бывает достаточно открытия, даже чисто научного, чтобы иссяк известный источник преступлений. Например, вполне вероятно, что открытия современной химии по большей части способствовали очень значительному уменьшению отравлений, ставших преступлением людей невежественных, тогда как в XVII столетии оно было принадлежностью всех людей. Причина лежит в том, что это прежде самое безнаказанное преступление в наше время считается среди злодеев самым опасным.

Во всякой стране наиболее легким считается именно то преступление, которое чаще всего там встречается, на юге, например, убийство, на севере – кража. Было в древности время, когда игра была общей страстью, и обманывать в игре не считалось бесчестнее прелюбодеяния во всякое время или в наши дни политического отречения. Это есть и будет всегда неучтивостью, вызываемой сильной и распространенной страстью. Мы знаем, таким образом, что в северной Италии суд присяжных, всегда верное эхо общественного мнения, слабее обвиняет кражи, чем убийства, и его снисходительность обратна снисходительности юга Италии. Французский суд присяжных подчинен тем же изменениям. С точки зрения силы подавления, повторяем, это является именно должной противоположностью.