Габриэль Гарсиа Маркес - Тризна безумия [Сборник рассказов]

Он замер и почувствовал, что тот, другой, тоже остановился. Теперь уж не было никаких сомнений. По утрам ему зачастую приходилось противиться неистовому стремлению попасть в этот хмурый, тонущий в свинцовых тучах мир, куда его влекла безудержная сила собственного я. Однако он научился ей противиться. Он был достаточно бесстрашен для того, чтобы не утратить ясность своего ума и зажать в кулаке свою волю, так и норовившую утечь меж пальцев; в его памяти стремительно проносились впечатления утраченного времени, между тем как зимний дождь с тупым упрямством тщился сокрыть под водою пустынные окрестности. Он сам уже стоял под этим дождем и был недвижим, как статуя. Хотя у него вовсю слипались глаза, он стойко боролся со сном, стараясь не смежать веки, в то время как его собственный рассудок творил сладкую горечь образов, коими был исполнен его мир. Он не желал уходить. Его язык еще помнил прохладный и горьковатый привкус соли и мха. Он был убежден: несмотря на то, что противление обрекает его на муки, игра стоит свеч. Его мужество, воля — не желали смиряться. Но сам он где-то в глубине души все-таки понимал, что дальнейшая борьба, пожалуй, лишена смысла. Теперь было уже ни к чему суматошно обороняться, как и ни к чему обреченному на смерть зверю показывать клыки призракам своих страхов. Ни к чему теперь было пытаться ползти, влача за собой истерзанные кишки и отпугивая рычанием вороньё, привлеченное запахом крови. Он вознамерился возвратиться в неприступную твердыню своего детства. Предпринял попытку создать дорожку из цветов на границе минувшего и настоящего. Но эти порывы были бессмысленны, как были лишены смысла те ошметки плоти, пошедшие на пропитание червей лишь для того, дабы ощутить у себя на языке теплый и влажный вкус молока матери, которого ему так и не довелось отведать. Вот так-то. Ну а теперь этот пресловутый мир возник перед его глазами. Ему удалось, в конце концов, сотворить настоящее, во всей его подлинности. Благодаря непоколебимой силе воли он возобладал над смертью. Но, тем не менее, сейчас, невзирая на беснующийся в нем протест, он уже был готов выкинуть белый флаг. Нестерпимая жажда — вот что вынуждало его приникать языком к известке на стенах; извечная, иссушающая всю глотку по утрам — во времена его подозрительного прошлого. Но теперь, когда утро лишь готовилось настать, ему было необходимо встретить лицом ту беспощадную истину, что покуда пребывала у него за спиной. Как же это мучительно — сознавать, что в первую очередь следует самому измениться и собственными руками сокрушить хребет своему бунтарству. Тот, кто пребывал у него внутри, находился в смятении. Зато сам он был непоколебим; он буквально врос в тот участок земли, где ему предстояло узнать о том, что тот, другой , возвратился. Всем позвоночным столбом он чувствовал, как его пронизает мертвенно-тяжелый взор, пробивающий ему затылок свинцовой дланью и заставляющий лавировать, замерев на одном месте. Да, вот он — другой . Он терпеливо выжидает, когда вновь сможет устремиться в погоню за ним по утопающим в дожде улицам. Но в этот миг он просто не мог сойти с места... Я обязан оставаться здесь. Застыть — на целых семь столетий. О, как бы это было чудесно — обратиться в соляной столп, подобно некой библейской жене, и при этим даже не оглянуться назад. Если я слегка поверну свою голову, то немедленно столкнусь взглядом с этим, другим . А что, если это именно он преследовал меня всю череду последних смятенных лет?

Только что, задержав дыхание, он пронзительно ощутил, как тот, другой , переводит дух. А ведь прежде он его даже не замечал... Может ли быть, что, когда он впервые отметил появление другого , тот уже преследовал его целых три года? Исключено. Во всяком случае, сейчас, окруженный со всех сторон терзающим меня безмолвием, и с нервами, натянутыми, как канаты, я ощущаю еле слышный, размеренный звук — как будто бы кто-то дышит, находясь на расстоянии. И кто угодно признал бы, что у него — ровное дыхание. Ничто не нарушало привычного хода вещей, кроме этого недужно- медлительного звука. Но что, если тот, другой — всего-навсего твой приятель, человек из плоти и крови, вздумавший посмеяться над тобой? О нет... Он — другой ! Осознание этого обрушивается на меня обжигающий волной, ударяющей в затылок. Неужели можно с чем-нибудь спутать этот запах алкоголя и наркотиков? Так способна смердеть лишь моя тень, моя ожившая тень.