А. Сметанников - Опыты морально-психологические, философические, etc.

Некие позиции в общении, которые чувствуются, как несомненная реальность, всеми.

«Объективному», грегарно-наивному человеку трудно осознать нарочитость пренебрежения, насмешливости, презрительности, и прочих жестов иерархического превосходства – именно как маневров и тактических приемов, и еще труднее вести себя аналогичным образом. Весь план межличностной борьбы в целом как бы закрыт для него, – или, точнее сказать, он бежит его как греховного, каковым тот и является объективно. Однако это план самой телесной жизненности и любви. Греховность принадлежит к сущности жизни.

Секс сам по себе совершенно невинен, он только ближайшим образом связан с иерархической борьбой.

Каковы свойства времени для истязуемого в «саду мучений», качество длящихся мгновений? Уж наверное, он живет в ином времени, – и в ином мире, в сущности, – нежели его палач. (Возможно, ощущение жертвы как существа, пребывающего в ином измерении, извергнутого из реальности, причастного запредельному опыту, и поэтому чужого и чуждого, – разогревает в мучителе ярость утверждения реальности собственной через уничтожение иной.) Это, конечно, экзотический пример, крайний. В этой крайности, однако, отчетливее видна относительность всего «материального», внешнего, и его зависимость от внутреннего. Да и очевидно, что современность ближе к подобным крайностям, чем любая предшествующая эпоха 3 3 Хобсбаум, например, подчеркивает, что уже Первая мировая война характеризовалась небывалой прежде жестокостью. (Хобсбаум, Короткий двадцатый век .) .

Космос или хаос человеческих отношений, пространство или плоскость общения. Например, Ортега касается в Восстании масс проблемы становления этого специфического измерения реальности, ссылаясь на высказывание Сократа «Что мне деревья в поле? Я имею дело с людьми в городе». Возможно, философские схемы имеют смысл лишь в качестве метафорического изображения структурирования и динамики общения во всем бесконечном (и часто «дурно бесконечном») разнообразии его аспектов и форм. В тех случаях, когда им принадлежит, сверх этого, еще какое-то значение, оно соотносится более или менее правильно с линиями напряжения в собственно человеческом, т. е. социальном мире.

Сила состоит в способности обеспечить себе поддержку окружающих.

Камю, Миф о Сизифе .

Разве мышление не социально? Должно быть, нет, – поскольку это мышление. По крайней мере, оно должно противостоять социальному – как пространству воли – в качестве именно представления .

Если Я дано, если его наличие непосредственно пережи-вается, то может ли оно быть поставлено под сомнение невозможностью совершенного его выражения, или, тем более, логически связного?

Камю указал (в очередной раз и по-своему, неповторимо) на одну из основных проблем.

Ров между достоверностью существования и содержанием, «которое я пытаюсь ей придать».

Мир большинства, народа, массы, группы, толпы, «объективный», общий мир. Дюжинный человек стремится соответствовать общему, он постоянно подтверждает и декларирует свою адекватность ему, он «вписывается», укладывается без остатка (яростно и безжалостно подавляя в себе остаток, буде таковой, паче чаяния, обнаруживается). Необходимо и достаточно помещаться в этом общем мире – поэтому даже явные идиоты охотнее бывают «приняты» в нем, нежели те люди, чей внутренний мир выходит за рамки конвенциональных смыслов, – такие почти неизбежно отторгаются ближними (на всех уровнях: от семьи до государства), поскольку избыток их содержания («лучшее – враг хорошего») есть нечто чуждое, несущее угрозу деструкции наличного, «обжитого» и уютного пространства чувствования и мышления.

Ортега-и-Гассет, Человек и люди .

У животного, конечно, и нет собственно своего, нет такого интенсивного и настоятельного внутреннего, какое возможно у человека. И самое наличие этого внутреннего не равнозначно ли почти его одействотворению в сосредоточении? На природном уровне различие между внешним и внутренним не имеет еще такого масштаба, как на человеческом.

Можно невольно провоцировать ближнего на агрессивность, выказывая себя мягким, готовым «понять и простить», слишком миролюбивым, безобидным, и благонамеренным. Это воспринимается как поза покорности у животных.

В глубине – животное начало. Странные улыбки, когда люди собираются вместе, напряжение и настороженность. Пренебрежение к тем, в ком недостает древнего, хищного, беспощадного эгоизма. Надо быть в «общении» в меру грегарным животным, с полновесно задействованными инстинктами нападения и защиты, властвования и подчинения, начиная с достаточно острого, звериного ощущения баланса сил, с иерархического чутья.