Ирене Крекер - Не забыть нам песни бардов. Цикл эссе

Наталья Горленко, поэтесса, композитор и певица, вспоминает: «… я от многих слышала, что он – замкнутый, очень закрытый. Но его я знала, как лёгкого и жизнестойкого… Его письма божественны… Много в них и о любви. И всё написано не просто от нечего делать, а серьёзно… Да, была в нём и сентиментальность… Поэт… мягкий, романтичный, импульсивный. Он ещё любил говорить: я – азиат. Да, он был таким чудесным азиатом! Он был гениален во всех своих проявлениях. Как человек, как мужчина. Он был как князь. Нет, не по крови. Он был абсолютно земной, но при этом очень деликатный, внимательный. Умел от себя отодвинуть ненужное или неинтересное ему, как в песне: «Так природа захотела, отчего – не наше дело».

* * *

О характере Булата Окуджавы говорят по-разному, но, действительно, многие люди, знавшие его, склоняются к мнению, что он был закрытым, зажатым в себе.

А вот, по словам Натальи Горленко, Окуджава был открытым и откровенным, искренним и естественным, как говорится, самим собой. Мне думается, это оттого, что он видел в ней женщину, обобщённый образ материнской любви. И находясь с ней, женщиной, он чувствовал то, что ему было недодано в детстве и юности. Наедине с ней он становился доверчивым и наивным.

Его внутренняя закрытость, о которой говорят его современники, могла быть защитой от обострённой ранимости. Зажатость – это своего рода защита, чтобы душу не трогали, не ранили, потому что ей и так больно.

С подобными фактами несоответствия внутренних движений души и внешних их проявлений я уже сталкивалась и раньше. Например, в процессе написания эссе о кишинёвском поэте Игоре Доминиче. Ольга, жена Игоря Доминича, говорила мне, что с ней он был открытым и весёлым, жизнерадостным и полным оптимизма. Но он осознавал отсутствие признания как поэта, как личности, и переживал свою невостребованность обществом. И это мучило его. Внутренняя боль вырывалось в стихах криком души.

У Булата Окуджавы боль несколько иного свойства. Причина её, по моему мнению, – внутреннее одиночество, основой которому явилось его прошлое. Он пытался уйти от него, спрятаться, отодвинуть, но оно настигало его, постоянно напоминало о себе: и судьбой брата, и смертью сына, и внутренним страхом, от которого невозможно было избавиться, и непризнанием его таланта отдельным кругом лиц…

Окуджава настолько велик, что я, простой человек из народа, может быть, и не имею права делать какие-либо предположения относительно внутреннего становления и формирования его личности, но посудите сами: Булат воспитывался практически без родителей. После их ареста, что могло твориться в душе мальчика? Тут нужно было или родителей считать врагами народа или Родину предавать, ненавидеть. Одно это уже могло привести к раздвоенности мироощущения и мировосприятия. Нельзя исключать и того, что в сознании ребёнка мог поселиться страх. Нет, не просто тревога, а страх от непонимания несправедливости происходящего на его глазах.

И всё же я имею право говорить о страхе. Во мне он тоже когда-то жил, этот страх, щупальцами охвативший тело и чувства. От него у меня с самого раннего детства была внутренняя зажатость, мешавшая жить. «Я не такая, как все. Я – немка. Как отнесутся ко мне, если узнают, что я немка? Ведь подумают, что фашистка!» Правда, сама-то я узнала, что немка, что это – национальность, уже когда пошла в школу. А родители скрывали. Эта тема у нас в доме была табу. Об этом факте биографии я никогда и ни с кем не говорила до 90-ых, когда уехала из страны… В детстве у меня было лишь несколько подруг, которым я могла довериться. Тому виной была моя зажатость.