Сэмюэль Тьюк - ОПИСАНИЕ РЕТРИТА, заведения близ Йорка для умалишенных из Общества Друзей [Содержит отчет о его возникновении и развитии, способах лечения, а также описание историй болезни]

Неделю спустя Тьюки впервые посетили и осмотрели Приют уже как попечители:

На сей раз их [пациентов] было около 160 человек, все они размещались в главном здании, которое, естественно было переполнено. Свыше двадцати пациентов были заперты вместе в очень маленьких дневных палатах, не оборудованных для проветривания, физических упражнений и естественных нужд. Вид этих людей вызывал неописуемую жалость. Лица их, по большей части, были отощавшие, землистого цвета. Носы их имели тот красноватый или синевато-багровый оттенок, который обычно говорит о крайней бедности и запущенности, и спертость воздуха в помещениях была почти невыносимая.

Сэмюэль увидел одного пациента «совсем без одежды, стоящего в моечной на мокром каменном полу, очевидно в последней стадии угасания. Состояние тела пациента было невероятно грязным… Все говорили о нем, как об умирающем». По его настоянию, «этого пациента перевели в другую часть приюта, где за ним лучше ухаживали, и через несколько месяцев он оправился настолько, что его вернули в приход хоть и в слабом, но безобидном состоянии рассудка».

Вслед за этим они пригласили группу новых попечителей, включая Николя, осмотреть Ретрит с тем, чтобы показать им, что можно сделать. Но все же Сэмюэль был далек от удовлетворения по поводу достигнутых ими успехов. «В Ретрите имеется несколько значительных изъянов», — признавался он в своем дневнике, и затем продолжил описывать их под тремя заголовками. Во-первых, здания не обеспечивают достаточной возможности для надзора за пациентами; он бы предпочел план круглого здания от Джереми Бентема, которое Уильям Старк оборудовал для Приюта в Глазго. Он также задумывался над тем, «нельзя ли обойтись без высоких стен». Во-вторых, «систему организации» можно было бы улучшить, уделяя больше внимания классификации пациентов «по состоянию рассудка». Он сожалел о том, что сиделки «настолько заняты насущным обслуживанием пациентов, что и у них не остается достаточно времени для того, чтобы развлечь их прогулками, и т. п… Один-единственный человек… обладающий смышленостью и человеколюбием может оказаться чрезвычайно полезным в общем уходе за пациентами, и проводить время с теми, кто ближе всех к выздоровлению и здравомыслию». В-третьих, он считал, что правила Ретрита должны предоставлять возможность еще более частых посещений, что является самым верным способом предотвращать плохое обращение — тема, которой Николь позже посвятил небольшой трактат. О, как желательны остаются эти усовершенствования в столь многих заведениях даже сегодня!

В конце февраля Тьюк смог сообщить Уильяму Моду, что

дело Приюта продвигается отлично, хотя нам и неизвестно, с какими противодействиями мы можем столкнуться на Общем собрании Восьмого месяца, когда нужно будет все решать. Если… кто-нибудь из ваших соседей подумывает о том, чтобы стать попечителем, хорошо бы, чтобы они поторопились… Многие старые попечители, которые, по слухам, могут иметь приверженность к старым методам, возможно, будут присутствовать на собрании, и, если друзья д-ра Беста собираются предпринять какие-то усилия, то они удачно выберут для этого время. Чем дальше продвигается Комитет в своем расследовании, тем более чудовищной представляется вся система в целом и ее практическое применение. В настоящее время все происходящее без околичностей выглядит всего-навсего частным предприятием, осуществляемым за государственный счет в интересах врача… Те пациенты, кто платит больше четырнадцати шиллингов в неделю, считаются под личным попечением д-ра Беста, и он кладет себе в карман все, что они платят сверх этой суммы.

Но худшее было еще впереди. Неутомимый Хиггинс продолжал «питать тяжкие подозрения, что самые вопиющие случаи дурного обращения по-прежнему имели место», и, оказавшись в Йорке на «неделю выездной сессии суда присяжных… чтобы принять участие в работе большого жюри», он решил сам обследовать каждый дюйм Приюта. Этим он занялся в восемь часов утра 24 марта 1814 года. О том, что он увидел, лучше всего узнать из его сообщения парламентской комиссии, которая начала свою работу с чтения этого свидетельства:

Рано утром я отправился в Приют, чтобы произвести осмотр всего здания; отдав распоряжение открыть великое множество дверей, я подошел к одной двери, расположенной весьма скрытно в кухонных помещениях и почти полностью спрятанной при открывании двери в коридор; я приказал открыть эту дверь; смотрители колебались и сказали… что у них нет ключа; я приказал им принести ключ, но мне было сказано, что он затерялся, и в данный момент его никак не найти; после таких слов я рассердился и сказал им… что если они не найдут ключ, то я найду его у кухонной плиты, а именно, кочергу; после этих слов ключ незамедлительно принесли. Когда дверь открылась, я вошел в коридор и обнаружил там четыре камеры, площадью, полагаю, около четырех футов, в самом ужасающем и отвратительном состоянии, солома, похоже, была насквозь пропитана мочой, а… стены вымазаны экскрементами. Отдушины… в каждой камере были частично ими забиты… Я спросил у смотрителя, обитают ли в этих камерах пациенты? И мне сказали, что да, они здесь ночуют. Затем я пожелал, чтобы он проводил меня наверх по лестнице, и показал, где обитают женщины, которые вышли из этих камер сегодня утром… он провел меня в помещение… размер которого, по его словам, составлял двенадцать футов на семь футов десять дюймов, и в котором находились тринадцать женщин, по его словам, покинувших камеры сегодня утром… Мне стало дурно, и я не мог больше оставаться в этом помещении… До того, как я увидел эти камеры, Аткинсон, аптекарь, и смотрители неоднократно уверяли меня, что я видел все здание, где находились пациенты — те же сведения были и у архиепископа и других попечителей с самого начала расследования, никто из них не знал о существовании этих камер.